когда ужинали в ресторане. Извини, Славочка, некогда, не до того, отклонял он все ее предложения, когда она принималась настаивать, чтобы они отправились в тот же Булонский лес, поехали в Версаль, в Фонтенбло. И, отказывая ей, бывал, случалось, дико, невероятно груб, ругался и однажды, показалось ей, хотел даже ее ударить. «Меня месяц здесь не было, голова у тебя соображает, варит голова, что такое месяц для дел?! – кричал он в тот раз, когда ей показалось, что собирается ее ударить. – Или ни хрена твоя головка не варит? Не варит, так я ее могу заставить! Пусть лучше сама учится, а то ей плохо придется!» Он вообще, сев тогда в самолет, сразу и абсолютно переменился, стал другим. Словно бы снял некую кожу, в которой ему было плохо и неудобно. Как бы обрел себя того, быть которым ему было легче и проще.
Маргарита осваивала Париж сама, в одиночку. Купила карту и, держа ее перед собой сложенной в небольшую пластинку, без устали ходила по улицам: бульвар Сен-Жермен, авеню Клебер, площадь Согласия, Люксембургский сад, сад Тюильри, мост Александра третьего… За эти две недели она побывала и в Лувре, и в центре Помпиду, и в музее Орси, поднялась и на Триумфальную арку, и на Эйфелевую башню, пообедав там после подъема в ресторане на первом этаже, побродила по Монмартру, с трудом удержавшись, чтобы не купить у какого-нибудь из уличных художников незамысловатый и не слишком выразительный парижский пейзаж, спустилась с холма – и тут, на бульваре Клиши уже не удержалась, купила билет в порнокинотеатр. Сухолицая, в дешевых очках, чем-то похожая на мать и возраста матери, бедно одетая женщина, светя перед собой фонариком, провела ее по проходу, посадила и не уходила, что-то быстро и сердито говоря, пока Маргарита не догадалась дать ей несколько франков. На громадном, широком экране громадный мужской пест с равномерной монотонностью входил в такую же громадную женскую ступу и выходил, входил и выходил… Низом живота Маргарита почувствовала, как ее заливает жаждой такого же действа и сунула между ногами руки, зажалась. Но просидеть так ей удалось не более пяти минут, только успели привыкнуть глаза к темноте. Глаза привыкли к темноте – и она обнаружила, что во всем, солидных размеров зале всего каких-нибудь двенадцать-пятнадцать человек, она – единственная одинокая женщина, встревожилась этим, и оказалось, что не напрасно: с обеих сторон от нее уже сидели неслышно подобравшиеся два араба, и чуть погодя они принялись ощупывать ее формы, взялись за пуговицы, – пришлось выдираться из их рук, крича и ругаясь на весь зал, и когда выдралась, оставаться в зале уже ничуть не хотелось.
Сентябрь закончился, начался октябрь, но погода стояла – чудо, великолепное бабье лето, по московским понятиям, Маргарита бродила бы и бродила по улицам, но ходить вот так одной, рискуя попасть в какую-нибудь переделку, как в кинотеатре, не имея возможности ни с кем перекинуться словом, – это было невыносимо. Хоть вой. Накануне, выйдя из дома следом за укатившим на своем «Шевроле» неизвестно куда Владиславом, она доехала на метро до станции «Сен-Мишель», поднялась наверх и целый день провела, перемещаясь вокруг площади из одного кафе в другое, беря то кофе, то вино, то что- нибудь пожевать, располагаясь за столиком на улице – и наблюдая за протекающей мимо жизнью. Одиночество было физической тяжестью, ей казалось, оно давит ей на позвоночный столб, заставляя сгибаться. Кстати, деньги, выданные Владиславом, заканчивались, нужно было просить…
Владислав вдвинул дверцу сейфа на место, прощелкал замками и покрутил ручку влево-вправо, сбивая шифр.
– Ладно, мадмуазель, – сказал он, – съездим, постреляем по тарелочкам, чего не пострелять. Вот только разберусь здесь с делами. Месяц меня не было, что ты!
– А сегодня? – становясь перед ним с заложенными за спину руками, вся подаваясь к нему, дразня близостью и в то же время готовая в любое мгновение отпрянуть назад, проговорила Маргарита. – Поведи меня сегодня куда-нибудь. А? Давай! В Мулен-Руж, а?
Сегодня он впервые за все дни остался дома. И сейчас было уже основательно за полдень, а только поднялись с постели, приняли душ и собирались садиться за завтрак. Маргарита принимала душ первой, вышла – и занялась завтраком, в ванной обосновался Владислав – и умудрился залить водой тапки. Тут-то, когда попросил принести другие, и выяснилось, что она не имеет понятия, где их брать. «Как, до сих пор не знаешь?» – утрированно удивился он – и, появившись из ванной, повел ее по квартире на экскурсию:
– Вот это, мадмуазель, мое рабочее место с компьютером. Разрешаю раскладывать пасьянсы… Вот это – музыкальный центр, к вашим услугам. Рядом – Сонька золотая ручка с встроенным видаком в пузе, тоже к вашим услугам… Это – платяной шкаф, где вещи висят… Это – входная железная дверь, ее, войдя, обязательно следует закрыть…
Входная железная дверь поразила Маргариту, еще когда вошла в квартиру Владислава впервые. Она стояла не так, как это обычно в России – снаружи простой, а за нею, внутри самой квартиры, так что с лестничной клетки входные двери выглядели, как и все остальные в подъезде. Внутри же квартиры, забрав собою все пространство с пола до потолка, высился короб из толстенного металлического листа. Почему-то Владислав не закрасил его, не оклеил обоями, и тот бугрился сварными швами, горел сизыми подпалинами, пламенел пятнами ржавчины. Всякий раз, входя в квартиру, Маргарита испытывала ощущение, что входит внутрь громадного сейфа.
– А что у тебя в сейфе? – вспомнила она о сейфе настоящем, когда Владислав подвел ее к этому грандиозному металлическому коробу.
– Интересуешься? – прищурил глаза Влаислав. – Пойдем! – И, открыв сейф, достал изнутри предмет, поверить в реальность которого Маргарите стоило сил: – Любимое оружие Джеймса Бонда!..
– Да, ну так что насчет Мулен-Руж? – повторила Маргарита, по-прежнему стоя перед ним в соблазняющей стойке. – Идем?
– Мулен-Руж, Мулен-Руж, – протянул Владислав. – Что, только Мулен-Руж есть в Париже?
– Тогда в Оперу, – тотчас нашлась Маргарита.
– Дома бы я сегодня поторчал, оттянулся, – сказал Владислав. – Намотался за эти дни… Ну, ладно, ладно, – видимо, заметив тень на лице Маргариты,
