Но ученая тетка-магичка не спешила вставать на его защиту, она просто сидела и пялилась на него, потом закрыла глаза, протянула к нему руку, что-то прошептала. Пальцы тетки замерли на расстоянии ладони перед Аррином, но ему почудилось, будто что-то мягкое, вроде пушистого котенка, на вздох коснулось макушки.
– Чтобы дар пробудился в шесть лет?
Магичка смотрела так, будто была очень-очень растеряна. Мальчику стало смешно. Такая красивая, взрослая, ученая – и так сильно растерялась из-за него, а он еще и не сделал ничегошеньки!
Умма почти не знала магов, дар которых проснулся раньше двенадцати-тринадцати лет. При Школе даже было жилище для одаренных детей, которые по разным причинам не могли оставаться дома, и обучать которых было еще рано. Но это жилище было рассчитано на малышей от десяти лет. Никак не шести.
Бивилка начала использовать магию в семилетнем возрасте, но не без помощи бабушки, гласницы небольшого города. Та была уже старенькой и печалилась, что умрет, не успев обучить внучку, а других родственников у девочки не было.
Аррин, способности которого пробудились самостоятельно в шесть лет, должен быть очень сильным магом. И… непонятно, откуда взявшимся.
– Ласса, – заговорила наконец Умма, – магичкой была наша бабушка. Дар не проявляется дальше второго колена. Ласса?
– Аррин, закрой уши! – велела мать.
А Умме вспомнился тот год, когда сестра выходила замуж. Ласса то частила с поездками в ближайший городок, то убегала из дому и подолгу не возвращалась, и после мать шепотом отчитывала ее на пороге, а в комнате пренебрежительно кривил губы Эннь. Потом сестра ходила с заплаканными глазами, а затем неожиданно сошлась с сыном молочника – смешным увальнем, которого никто не принимал всерьез. А потом была свадьба – тихая, торопливая, поперек всех обычаев – в конце весны.
Той самой весны, когда сама Умма уже собиралась отправиться в Школу и на происходящее вокруг почти не обращала внимания. Тогда она радовалась, что мать отвлеклась на Лассу, бросив на время шпынять младшую дочь.
Теперь же полузабытые детские воспоминания сложились в такую ясную картину, что магичка удивилась: и как она еще тогда всего не поняла?
– Ты понимаешь, Уммушка, как мы тебя ждали? – проворковала сестра. – Никто больше не скажет, как избавиться от этой напасти. А ты столько всего знаешь, ты такая умненькая, Уммушка, такая ученая, ты поможешь сестричке, правда? Скажи, как его вылечить скоренько?
– Магические способности – не болезнь! – Умма оглядела родню.
Ей казалось глупым, что нужно произносить такие понятные вещи – вроде «снег холодный», – но в глазах сестры и родителей не было ни капли понимания. Только досада.
– Так ведь не было их, – отец смотрел на магичку недовольно – кого, дескать, дурить надумала? – Не было! А потом раз – и есть! Чисто болячка, как чирей. Ты скажи, чего сделать, чтоб обратно пропало?
– Ворожейка из Луговушки говорит, надо в кипящее молоко кунать, от него магическая зараза скипается да с пенкой сходит, – добавила мать.
– Вы сдурели? – опешила Умма. – Сварить его хотите?!
– Детей не едят, – Аррин посмотрел на взрослых с укоризной: глупые вы, что ли?
– Уммушка, не упрямься, – ласково попросила сестра, – что тебе радости, если он таким останется? Расскажи, как взад убрать эту пакость!
Магичка молчала, смотрела на Аррина. Теперь уже – не равнодушно и не огорошенно, а сочувственно, с жалостью. Умма-то знала, каково быть тем самым уродцем, без которого, как говорят, в семье не бывает. Только Аррину предстояло в полной мере испытать это на своей шкуре в шесть лет, а не в четырнадцать, как ей когда-то.
– Не хочешь говорить? – прошептала Ласса. – Уммушка, меня ж со свету сживут. Свекор узнает – выгонит, со всеми детьми выгонит, что мне делать тогда? И не скроешь того, оно ж виднее пожара. Что делать-то, Уммушка?
– Ничего не делать! – рассердилась магичка. – Не лечится это, понимаешь? Отправите его в Школу потом, да и забудете навсегда – всех дел-то. Вам не привыкать. Что ты на меня так смотришь?
– Уммушка, а в Школу берут таких маленьких? Мне сей вздох надо, пока свекор не узнал ничего.
Магичка дернула плечом.
– Говорила я, не будет толку от этой косорукой, – мать скривилась брезгливо, и ее подбородок увяз в морщинистых складках.
– Не лечится, – повторила Ласса, и ее круглое личико стало таким расстроенным, что Умма вопреки рассудку ощутила себя виноватой. Все-таки на нее, на магичку, надеялись. А она?
– Ты сможешь отдать его в Школу, когда ему будет десять, – предложила Умма, хотя понимала, что такой выход сестру не устроит. – Там есть жилье для деток, с ними свой жрец занимается, грамоте учит и…
– Да ей каждый день как серпом по пальцам! – рассердился отец. – Свихнутого не удержать, чарует и чарует…
– Оно само! – воскликнул Аррин отчаянно. Почему они никак не хотят понять, сколько можно повторять одно и то же? – Сам ты свихнутый, деда! Обзываться нехорошо!
