от них не видно. Так стало отвратительно. Думаю, скорей бы уже гарик вставил, потому что я заметил: когда вставляет, то всё, что в обычной жизни кажется противным, становится просто странным. Типа, другой угол зрения.
Я говорю, чтобы просто время забить:
– А у меня ведь та видюшка с Васей на телефоне осталась.
– Ты не стёр, что ли? – Никита спрашивает. – Ну ты даёшь. Смотрел?
– Нет, – говорю. – Что-то жутковато как-то. Всего ведь за несколько минут до.
Никита говорит:
– Я бы, наверное, тоже не стал смотреть. А вообще, хочешь – давай сейчас все вместе посмотрим. Мне как-то по фиг.
Тут все заговорили:
– Да ну на фиг. Зачем? Какой смысл? Лучше удали вообще его.
Так и замяли про видео.
Потом ещё часа два шатались. Гарик вставил прилично, только он, по ходу, хохотушный был, с него тянуло всякий абсурд пороть и ржать, а после кладбища это было как-то не комильфо. Получился, короче, когнитивный диссонанс: вся дурь в думки направилась. Потом ещё водки выпили, потом пива с сушёными креветками взяли. Поняли тогда, что на хавчик пробило конкретно. Забрели в «макдак», гамбургеров нажрались так, что челюсти заболели. Отвалились на стульях, картошку с соусом доедать уже не стали. Спать всем захотелось. Вроде, сказать что-то надо было закругляющее, а башка уже ни у кого не работает. На этом и разошлись – уверен, что все в говённом настроении. Это на кладбище снег был – снежок. А в городе – это просто мерзкая хлюпающая депрессивная каша под ногами. И сознание, что зима ещё даже не начиналась. Да и не только это, понятное дело.
Я взял себе по дороге в магазе ещё пару коктейлей. Как-то не так одиноко с ними. Когда их пьёшь, как будто с ними общаешься. Пока что-то плещется – вроде как есть некая цель, идёшь пьёшь, чем-то занят. И думаешь уже с тревогой: вот закончится – и что тогда? Что, что – тоска, одиночество, пустота. Это философы великие пустоты не боялись, а нам, простым скромным ребятам, от неё ссыкотно: тишину мы тут же заполняем трёпом, руку занимаем банкой, бутылкой, бульбулятором, что-то постоянно внутрь себя засовываем: водку, пиво, сигарету, гарик, жрачку. Если долго ничего не засовывать, становится как-то неуютно. Именно что пусто, как будто и тебя самого вот-вот не станет. Короче, засовываю – следовательно существую.
Пришёл домой. Жена не стала пилить, что гашёный. Типа, был повод. Арсений в саду, сегодня её день забирать. Я в маленькой комнате закрылся, залез в интернет, увидел новость про то, что, мол, обнаружен самый некрасивый человек на земле – пошёл по ссылке, увидел фотографии какого-то араба, у которого кости лица продолжают расти всю жизнь. Действительно страшный. Лицо с телевизор, всё в буграх, в рогах каких-то. Потом оттуда ещё ссылка, потом ещё – сам не заметил, как перешёл на порнуху. Все дороги ведут туда. Смотрел, смотрел, как мясо об мясо трётся, потом на драки жестокие, как обычно, перешёл. В итоге пошёл в туалет рукоблудить. Когда уже дело заканчивал, чувствую – сердце заходится. Упёрся рукой в кафель перед собой, другой рукой смыл и продолжаю зависать над унитазом. Чувствую: совсем херово я живу. Бывает у меня такое чувство. В голове сразу, как всегда, включаются механизмы самооправдания: забей, чувак, это всё моральные установки, стереотипы и всё такое. Ничего страшного ты не делаешь. Вспомнил сразу две разных точки зрения: одни учёные говорят, что дрочить вредно, другие говорят, что не дрочить вредно, причём первые как бы из моралистов, из церковников, а вторые, типа, беспристрастные. Статистика, биология, медицина – всё на их стороне. Вообще, много всякой ненужной хрени в голове пробежало. Про то, что можно делать всё, что хочешь, лишь бы это не вредило другим. Про жирафов-гомосексуалистов. Про то, как один мужик мечтал кого-нибудь съесть, а другой мужик мечтал, чтобы его съели, и они списались по интернету, встретились и дружно исполнили свои мечты.
Ещё вспомнил Никитину фразу про волков.
Как-то раз накурились, и кто-то процитировал заезженную сентенцию, что все мы, типа, клоуны с разбитыми сердцами. И тут Никита выдыхает гашишный дым, как змей Горыныч, и из этого дыма зловеще произносит:
– Нет. Мы волки… с выдранными зубами…
Все давай ржать. Так артистично у него это вышло. По ходу дела, он сам не сразу понял, что сказал. Просто спорол по обкурке, что в голову взбрело. Но мы стали обсуждать фразу и отыскали в ней кучу реальных смыслов. Главный смысл, конечно, был в том, что на самом деле внутри у нас нет ничего святого, и дай нам только волю – мы давно бы уже все друг друга скушали, как в сказке у Корнея Чуковского. То есть по природе мы волки. Но чтобы мы могли хоть как-то ужиться, нам пришлось придумать всякие моральные правила. Жить по правилам – это и есть, типа, «выдрать себе зубы». Естественно, чтобы эти правила соблюдались, их пришлось окружить каким-то непререкаемым авторитетом: например, сказать, что эти правила упали с неба в виде божественных табличек, или что нравственность заложена в природе человека. На самом деле, это то же самое, что сказать: однажды у всех волков сами собой отпали зубы. Или такое: беззубость заложена в природе волков.
Вся эта хрень, которую я вспоминал над унитазом, вроде как шла мне в оправдание, ну или хотя бы в успокоение, но почему-то легче от неё не становилось. Наоборот, от неё даже как будто страшнее колотился мотор. Я сплёвывал в унитаз и всё пригибался к нему под тяжестью этой хрени. Сейчас, думаю, головой в толчок уже окунусь. Хотел поблевать, но не стал: жена бы услышала, затревожилась, подняла бы снова проблему моих вредных привычек. Не хотелось этого.
Вышел, посмотрел на жену: сидит ко мне спиной, вяжет на кухне. Держится, не говорит мне ничего, потому что знает, что если заговорит, то заведётся,
