дальше от меня, причем, скорее всего, навсегда. Ведь оказаться именно здесь и в этот самый момент я, если верить моим «нанимателям», не смогу более никогда. Так что прощайте, воины-освободители…
Я посмотрел на свои наручные часы – с момента окончания боя в замке и до отбытия танков прошло чуть больше получаса. По местному, то есть берлинскому, времени было 15.32.
Если не напорются по дороге на какие-нибудь неприятности в виде все еще желающих пострелять арийских мудаков, через пару часов они точно будут в расположении наших войск. Тут до притока Эльбы, реки Мульде (9-й гвардейский танковый корпус сумел с ходу захватить плацдарм на ее западном берегу только лишь потому, что немцы то ли не смогли, то ли не захотели взорвать здешний, очень основательный мост) всего двадцать верст почти по прямой, и проблем с возвращением у Чемоданова не должно было возникнуть.
Ладно, допустим, всех лишних свидетелей я удачно сбагрил, но что делать дальше?
Раз союзники приближаются, вариант был только один – сжечь тут все и уходить с победой.
Ну, сжечь так сжечь. Но это, как обычно, легко сказать, а вот сделать – увы…
Действуя по стереотипу, я полез искать горючее в машинах. Сунулся туда-сюда и офигел. Блин, все это, конечно, здорово, машин в самом замке и вокруг него вроде бы было много, но вот бензина-то в них не оказалось совсем. Практически у всех арийских таратаек в баках было сухо. Типичная для немцев конца той войны ситуация – получили приказ вывезти архив и поехали выполнять его на последних каплях горючки. Так вот почему расстрелянные во время недавнего боя и раздавленные танками машины упорно не загорались. Тогда становится понятно, куда ехала та цистерна, которую мы по дороге сюда сожгли. Ее явно ждали именно здесь…
Дальнейшие поиски показали, что более-менее заправлен был только один «Кюбельваген», в котором нашлось еще и две полных запасных канистры, – это явно был персональный транспорт какого-то особо запасливого чина, похоже, предусмотревшего все, кроме скорой собственной смерти.
В общем, «за неимением гербовой» я использовал эти самые канистры и торопливо слитое из бака «Кюбеля» в найденные в грузовиках ведра топливо. Проваландался почти час и горючки все равно было маловато, учитывая немереное количество скопившихся тут бумаг. Потом я изрядно побегал туда-сюда по безлюдным этажам замка с ведрами и канистрами, полив, где смог. Упрел настолько, что снял кожанку.
Пока я возился с этими пироманьяческими «забавами», довольно низко над замком прошла пара одномоторных истребителей. Их тип я рассмотреть не успел, но, судя по тому, что они блестели серебром, словно капли ртути, это явно были американцы. Интересно, послали их просто на разведку или летчиков привлек дым от небольшого пожара, который имел место на втором этаже замка после попаданий танковых снарядов, но так толком и не разгорелся?
Теперь главным вопросом для меня было, как и в какой момент поджигать все это хозяйство? Делать это прямо сейчас было вроде бы рано. Да и бегать с факелом или спичками по этажам мне что-то не хотелось. И так уже ног не чувствовал.
Поскольку я особо никуда не торопился, успел прошустрить замок на предмет оружия и прочего. Нашел в одной из легковушек приличный восьмикратный цейсовский бинокль, а из найденных стволов отобрал пару «Штурмгеверов» с десятком снаряженных магазинов к ним, два пулемета «MG-42» с некоторым запасом патронов, а кроме того я обнаружил в замке и машинах «залежи» из двух десятков неиспользованных фаустпатронов, в ящиках и россыпью.
Вообще характерной особенностью весенних боев 1945 года было то, что и мы и союзнички находили чуть ли не штабеля этих самых фаустов в немецких окопах, опорных пунктах и многих других, иногда довольно неожиданных местах. Гитлеровцы, конечно, создали эффективное противотанковое средство, но почему-то их вояки не особо рвались его использовать, может, оттого, что фаустпатрон – оружие очень ближнего действия, а может, оттого, что храбростью они особо не отличались. Так или иначе я своими глазами убедился в том, что в самом конце войны потери нашей брони от фаустников действительно не превышали заявленной в позднейших отчетах цифры в 12 % от общего количества и были несопоставимы с потерями от «обычной» противотанковой артиллерии.
Я собрал трофейное оружие в кучку на капоте одного грузовика, решив, что в нужный момент пальну из фаустов по помещениям с бумагами, где я перед этим разлил бензин. И загорится гарантированно, и будет полное впечатление, что это немецкие происки. Фаустпатроны я проверил и разложил рядком, прямо на мостовой.
И, как только я разобрался с этой темой, услышал где-то на западе отдаленный шум моторов и лязг гусениц.
Взяв с собой бинокль и схватив в охапку пару фаустов с «Штурмгевером», я взбежал по лестнице на второй этаж, с той стороны, откуда этот самый шум слышался наиболее отчетливо.
Забежав в какой-то очередной, разоренный недавним боем кабинет, пол которого был густо засыпан бумажками и битым стеклом, я настроил бинокль и осторожно выглянул в оконный проем.
Так и есть – они самые. Союзнички пожаловали. По грунтовой дороге с запада к замку, обходя постройки «подсобного хозяйства» (там все равно не было ничего интересного, включая какие-нибудь признаки жизни), действительно катились два открытых сверху, похожих на картонные коробки гусеничных БТРа «Универсал-Кэрриер» (фактически – сильно удлиненные для размещения шести человек довоенные танкетки «Карден-Ллойд») и два легких танка «Стюарт» в позднем исполнении, то ли «М5», то ли «М3А3».
