назывался Дергачи – хоть какое-то разнообразие на фоне разнообразных здешних «грязей». Хотя из вывески на райкоме можно было предположить, что называется он, к примеру, Красные Грязи, но жизнь есть жизнь, и название районной «столицы» не всегда совпадает с названием района.
Шофер Сигизмундыч «припарковал» полуторку во дворе, между двух сараев. Миша Шундик бибикнул на прощание и уехал на своем трофее куда-то в другое место, похоже, он квартировал отдельно от остального коллектива.
Из дома напротив вышли бабка и дед самого стереотипно-старорежимного облика (дед был в каком-то дореволюционом армяке и подшитых валенках, а старуха в черном платке, вызывавшем невольные ассоциации с боярыней Морозовой с известной картины Сурикова), сердечно приветствовавшие капитана и Татьяну практически как старых знакомых.
Похоже, бронетанковая братия, которую я выручил из беды, встала на постой здесь еще до своего неудачного визита за линию фронта.
Это чуть позже подтвердили висевшие в сенях шинели с петлицами капитана и воентехника 2-го ранга (эта шинель была с застежкой на «женскую» сторону) и стоявшие там же два чемодана. В избе оказалось две комнаты, в одной жили хозяева, в другой размещались капитан с Татьяной (там было две кровати).
Шофер Сигизмундыч ночевал на печке, а мне, как лицу, не предусмотренному никакой первоначальной диспозицией, пришлось спать на топчане в сенях. Впрочем, там было тепло и вполне комфортно. Но до ночлега была еще помывка в бане, которую заранее истопил хозяин. Как позже выяснилось, деда звали Никодим Федорович, а бабку – Прасковья Ивановна.
Баня была в том же дворе, за сараями. Первой мылась Татьяна, а затем мы с капитаном и шофером. Мыло у группы капитана Никитина было казенное и в достатке, березовый веник тоже нашелся, так что все получилось вполне на уровне.
После бани я побрился (опробовал для этого безопасную бритву, которую накануне забрал вместе с прочими подобными принадлежностями, вроде маникюрных ножниц, у убитого немецкого офицерика в Темных Грязях, благо у него все это было в одном кожаном футляре и зачем-то лежало в полевой сумке – бриться опасной бритвой я откровенно побоялся, поскольку подобное бритье требует навыка и ежедневной практики, а значит, я мог показать свою неопытность в плане использования этого режущего предмета) и стал похож на человека.
Потом мы поужинали. Когда садились за стол, я невольно поразился тому, что без шапки и ватника переодевшаяся в коричневое гражданское платье с белым воротничком воентехник 2-го ранга Татьяна Шевкопляс оказалась маленькой и худенькой, практически школьницей старших классов. С некоторых ракурсов ее лицо даже слегка напомнило мне юную австралийскую певунью Кайли Миноуг из ранних клипов 1980-х. Вот только воентехник Татьяна была куда короче пострижена и руки у нее были совсем не гламурно наманикюренные. Чувствовалось что девочка привыкла возиться с тяжелыми железками, попадались в те времена подобные во всех смыслах героини…
Из горячего на ужин была вареная картошка и довольно приличные щи, для военного времени просто шикарно. Разумеется, ужин был дополнен пайковым хлебом и консервами. В числе прочего и я тоже выставил на стол кое-что из своих запасов – сколько же можно было их таскать? Заодно предложил собравшимся коньячку из фляги покойного сержанта Потеряхина, никто не отказался, оговорившись насчет «по чуть-чуть». Я расплескал напиток примерно на палец по кружкам и выпили, молча и не чокаясь, поскольку сегодня всем было кого помянуть. Все-таки война заварилась нешуточная. И чего- чего, а уж покойников на этой большой войне было столько, что если даже попробовать помянуть хотя бы каждого десятого – сопьешься к бениной маме…
Только выпив коньяку, я неожиданно вспомнил, что целый день мотался по лесам и полям не жрамши, и ощутил сильный голод.
Ели и пили чай со смородиновым листом (видимо, хозяйские запасы) тоже молча.
За всеми этими делами не заметили, как за окнами стемнело – зимой в наших краях дни всегда пролетают очень быстро.
Канонада здесь слышалась не столь отчетливо, и под ее звуки, уже столь же привычные, как ночной лязг пустых цистерн на ближайшей железнодорожной станции у меня дома (особенно слышимый весной и в зимние морозные ночи), мы легли спать. Заснул я практически мгновенно, как провалился. Снились мне почему-то какие-то куски и обрывки из фильма «Империя наносит ответный удар», только Дарт Вейдер в моем сне почему-то был весь в белом, как в том анекдоте. Почему – я так и не понял.
А проснулся я от того, что капитан Никитин, уже полностью одетый и подпоясанный ремнем с портупеей, тормошил меня за плечо.
– Сержант, подъем!
Я вскочил, натянул штаны, гимнастерку и сапоги, подпоясался ремнем. Глянул на часы – восемь утра. Ну да на войне и вообще в армии завсегда рано встают. На вешалке в сенях обнаружился сюрприз – еще одна командирская шинель с четырьмя полковничьими шпалами на черных танкистских петлицах и незнакомая ушанка из светло-серой овчины, явно из числа тех, что шили на заказ.
Войдя следом за капитаном из сени в дом, я увидел, что у стола, за которым мы вчера ужинали, сидел на табуретке, расставив ноги в прямо-таки сияющих хромовых сапогах и синих бриджах, и читал какие-то листки с рукописным текстом молодой полковник бравого вида, с зачесанными назад темно- каштановыми волосами. Воентехник Татьяна, тоже одетая по всей форме, аккуратно причесанная и застегнутая на все пуговицы, сидела с другой стороны стола и, что называется, «ела взглядом» начальство. Шофера Сигизмундыча нигде не было видно.
А полковник при ближайшем рассмотрении был интересный – на груди его серой гимнастерки теснились ордена Красной Звезды и Боевого Красного Знамени плюс медаль «ХХ лет РККА» и какой-то разлапистый монгольский орден в виде фигурной звезды. Сразу видно, что дяденька повоевал, не штамп
