древняя любовная игра, принявшая немыслимо усложненные формы, обросшая условностями и даже создавшая свой язык из улыбок, взглядов, намеков, взмахов веера, приклеенных мушек и прочего-прочего, аксессуары чего все еще множатся и разрастаются.
Хрурт от двери спросил с сочувствием.
– Прогуляетесь?.. Там такой праздник… Вам не помешает пройтись хотя бы малость.
– У них всегда праздник…
– А сейчас вообще, – заверил он. – Мы же их спасли!.. Теперь всю жизнь будут праздновать.
– Отучим, – буркнул я. – Господь человека создал не для веселья.
– Но человек противится?
– Человек всему противится… Ладно, в самом деле покажусь народу. Мол, я тоже, как и все, веселюсь как бы. Выкажу единство власти и народа. Это отольется… тьфу, зачтется.
Как бы нехотя спустился по церемонной лестнице, в нижнем зале с высокого свода падает яркий праздничный свет, там всажены квадратно-гнездовым методом исполинские люстры на сотни свечей, сверкающие мириадами осколков хрусталя, что вполне могут быть даже не хрусталем, а гранеными бриллиантами, кто знает, как тут императоры с ума сходят, сгребая в свой дворец все сокровища империи.
Альбрехт с сэром Рокгаллером, оба с угрюмыми лицами, у настежь распахнутых дверей наблюдают за весельем во дворе.
Я сказал приветливо:
– Сэр Рокгаллер, наконец-то и вы на этом некультурном мероприятии. А то все в работе, все в работе.
Он ответил со вздохом:
– Всегда танцуют… Как в них только столько влезает?
– Это у них вместо воинских упражнений, – пояснил Альбрехт с усмешкой. – У нас с копьем и мечом занимаются по несколько часов, а тут всю ночь танцуют. Тоже, наверное, утомительно.
Я сказал с иронией:
– Можно подумать, вы не вкусили и от этого пирога.
Он ответил философски:
– В пятнадцать лет танцы – удовольствие, в двадцать – предлог, в сорок – тягость.
– Чё, – спросил я с недоверием, – вы такой старый? Сэр Альбрехт, пока держите меч, а усы вверх, вашей здоровой дури на все хватит!.. Это я должен скулить и жаловаться. Вот император Скагеррак что-то затевает, уже сниться начал.
Он покрутил головой, а Рокгаллер сказал степенным голосом:
– У восходящего солнца больше поклонников, чем у заходящего.
– Хорошо бы, – пробормотал я. – Только солнце ли я?.. Король-Солнце был, а вот император-Солнце…
Я неспешно начал спускаться со ступеней, оба послушно двинулись следом. Углубляться в веселящуюся толпу не стали, слушали музыку и рассматривали женщин, сегодня более раскованных, чем обычно.
На маскараде допустимо некоторое хулиганство в одежде и вообще в наряде, хотя, конечно, в рамках аристократического вкуса. Платья, к примеру, могут быть ярко-зелеными, синими или даже черными, а прически одна причудливее другой, украшенные длинными цветными перьями, живыми цветами, хвостами лис или горностаев.
Мимо нас прошла одна из молоденьких, первый бал, так сказать, хотя здесь маскарады интереснее, одежда то ли праздничная, то ли карнавальная, мне понять трудно, но для мужчин любая женская одежда смотрится какой-то хренью, а эта так и вообще: ручки тоненькие, а рукава настолько широкие и длинные, что свисают до самого пола. Но вышагивает, дуреха, гордо и с осознанием своего величия и значимости.
Вообще-то, если бы не эти рукава, что только в цирк клоунам, выглядела бы вполне пристойно: темно-багровое платье гармонирует с ее густыми пепельными волосами, десяток брошек и ожерелье в три ряда тоже в цвет, даже небольшая корона, больше похожая на венок, украшена темно-лиловыми камешками.
Когда прошла мимо, бросив в нашу сторону опасливый взгляд, я успел увидеть расширенные в испуге глаза с радужкой странно лилового цвета, какими бывают тучи с грозой и молниями.
Подол платья волочится по мрамору дворового покрытия, иначе увидел бы и туфельки, наверняка тоже лиловые или багрового цвета.
Или мохнатые копытца, как у царицы Савской.
Рокгаллер вздохнул.
– Как дивный цветок… Так и тянется рука сорвать! Вы как на это смотрите, ваше величество?
Я покачал головой.
– Как гуманист, цветы не рву. Полюбуюсь и, пусть живет красота, иду дальше.
– Намек понял, – ответил он с сожалением. – Ладно, пусть эта красота проплывает мимо. Так безопаснее. Для нас.
