– Ваша Звездная Мощь…
– Идите, идите, – разрешил я.
Он поклонился и отступил, а я сделал не больше десятка шагов, как из-за двух грузных вельмож поперек себя шире вышел Альбрехт, я с укором покачал головой, мол, следишь, негодяй, а он приблизился словно бы невзначай и сказал тихонько:
– Здорово вы его…
– Обидел? – спросил я.
– Нет, показали, кто в доме хозяин.
– Имеете в виду империю?
Он хмыкнул.
– В доме? В деревне!
– А с чего он так? – поинтересовался я. – Здесь никто пальцем не шевельнет без дальней цели. И ничто, как я понимаю, не делается без воли императора.
– Может быть, – предположил он, – он выполнял не такое уж и прямое поручение императора. Подчиненные должны угадывать, что нужно их властелину. А он заверил от имени всего двора, что вам рады. Остальное как бы вскользь.
– Будем надеяться, – ответил я с сомнением. – Хотя кому-то очень не понравится. Ладно, кончайте за мной присматривать, а то не сделаете то, что обещали!.. Идите, герцог, идите!
Женщины, приветливо улыбаясь, поворачиваются ко мне и приседают в поклонах, кончиками пальцев растопыривая платья, хотя при таком обилии материи и так не увижу размеры их жоп, это узнается только после долгого обольщения и соблазнения, что должно распалить аппетит, как аперитив перед роскошным обедом.
У всех такие прически, что смотрю, как на пышные торты именинниц, столько муки, клея и сахара, что недостает только свечей, но здесь такие все, потому хоть и смотрю, как на дур, но на самом деле весь мир дурной, одно утешает, раньше был совсем идиотский…
Глава 4
Бесцельно блуждая, словно броуновская частица, я ловил обрывки разговоров, всматривался в лица, стараясь уловить общее настроение, двор императора все-таки хороший индикатор самочувствия общества, но все выглядят глупо беспечными и радостными.
Дворец в прошлый раз не так уж изучил, но сработала идеальная память, вспомнил закоулки, прошел через пару длинных коридоров, чтобы выйти на другую сторону двора, и в конце второго почти наткнулся на медленно бредущую навстречу молодую девушку, настолько солнечную, ясную и светлую, с сияюще-золотыми волосами и дивным оттенком алости, что остановился и засмотрелся помимо воли.
Одета по моде, но без вычурности, личико чистое, глаза желто-зеленые, чуточку подрисованы сверху и снизу красным, губы тоже алые, пухлые, верхняя губа чуточку вздернута, но не капризно, а так, как у детей.
Что сразу бросилось в глаза, так это алмазная диадема, даже не диадема, а тиара, прижимающая волосы солнечного цвета. Смотрится однако не как корона, а просто украшение, но что-то в ней говорит, что не просто украшение, а настоящая корона принцессы, то ли королевская, то ли императорская, при дворе Германа принцесс должно быть не меньше, чем уток во дворе зажиточного хозяина.
На меня взглянула без страха, словно живет в ином мире, приседать не стала, я тоже не стал, мы же равны, она поинтересовалась тихим мягким голосом:
– Вы и есть тот властелин Багровой Звезды, свирепый и могучий захватчик? Что будете делать с нами и нашим императором?
Я спросил с неудовольствием, не с этого хотел бы начинать разговор:
– А я что-то должен?
– Ну да, – ответила она с искренним убеждением. – Вы же мужчина!.. Разве потерпите, чтобы кто-то был сильнее вас?
– А вот потерплю, – ответил я сердито. – Конечно, он не умнее, это же понятно, умнее всех на свете я, а еще и красивее, только мир этого не понимает, но император сильнее, это пусть, не жалко.
– Совсем не жалко?
– Самую чуточку, – пояснил я. – Но стерплю. Я вообще терпимец еще тот, толерантный и мультикультурный терпимец. Правда, в глубине своей чуткой мохнатой души, потому что государь не может быть терпимым к проявлению инакомыслия, но, увы, должен, из-за чего и страдает непомерно.
Она посмотрела с недоверием.
– Непохоже, чтобы вы страдали.
– Я скрываю от подданных, – сообщил я с печалью, – чтобы не страдали в унисон, ибо государство – это я. Представляете страдающее государство?.. Вот и я не представляю. Потому должен. Вы уже готовы меня утешать всячески?
– Всячески… это как?
– Ублажать, – пояснил я. – Потакать моим грязным животным инстинктам. По полной программе.
