Как только колонна алебардщиков врезалась в латников, ряды имперской пехоты смешались. В то же самое время отряд митрильцев, сидевший над засекой и осыпавший врага нескончаемым градом камней и бревен, заставил смешаться и ряды конников. Тех, кто не спешился вовремя, смело в реку, кони истошно ржали, загребая копытами пенящуюся воду и тщетно пытаясь нащупать дно в стремительной воде. Спешившиеся предприняли попытку перебраться через засеку, но тяжелые доспехи делали имперцев неповоротливыми, а на митрильцах были доспехи намного легче, и на узком крутом склоне их быстрота и маневренность решили все. Конница, зажатая между засекой и пехотой, мечущейся под ударами гномьих халебард, сгрудилась в неповоротливую толпу, тщетно попыталась отсупить, но до самой недостроенной летцины не виделось достаточно пространства, так что нужно было отступать далеко, за стену, и только там попытаться снова развернуть боевой порядок и повторить атаку. Но митрильцы не дали армии людей такой возможности. Под прикрытием непрекращающегося потока камней, к которому присоединились теперь боевые заклинания, с засеки хлынула еще одна колонна алебардщиков. Митрильцы легко перепрыгивали через завал сверху и в прыжке вонзали острия алебард в мечущихся рыцарей, стаскивали крюками с лошадей тех, кто чудом усидел в седле, рубили на куски тех, кто поворачивался спиной и пускался в бегство. В то же время первая колонна продолжала оттеснять пехоту к реке, заставляя арьергард наступать на авангард, смешивая рыцарей и пеших латников в одно кровавое, липкое, орущее месиво. Многие рыцари, спасая свои жизни, прыгали в реку, и их, неспособных плыть под тяжестью доспехов, бурный поток сносил к болоту, где они вязли и тоже гибли. Это был чудовищный разгром, а самое ужасное было то, что занял он не больше получаса времени. К исходу этого получаса от двенадцатитысячной армии Империи людей осталось несколько сот человек, которых продолжали беспощадно рубить сдержанные, стройные и до обидного малочисленные силы митрильцев.
«Они даже не пустили в ход свое ополчение. Им вообще не требовалось ополчение. Это все просто для отвода глаз, чтобы нас раззадорить, чтобы мы решили, будто они в панике», – думал генерал Доркаст, налитыми кровью глазами оглядывая побоище и жалкие остатки собственной армии. Он обнажил меч и бездумно озирался по сторонам; его советник давно сгинул, да и сама армия сгинула. И тут генерал увидел впереди, у засеки, человека на вороном коне. Грудь воина перехватывала алая маршальская перевязь, и ветер, трепавший его черные волосы, обнажал уши, несколько более вытянутые и острые, чем положено человеку, но не такие длинные, как у эльфов. Это был он. Тот самый юный принц Брайс, мальчишка, щенок, который заманил генерала Доркаста в такую постыдную ловушку.
Они встретились взглядами. Лицо Брайса густо орошали кровавые брызги. Он широко улыбался, хотя улыбка больше напоминала оскал, и зубы у него тоже оказались окровавлены. Доркаст свирепо завопил и понесся на него, широко вращая над головой полуторный меч, снесший немало голов и разрубавший до пояса одним ударом воинов, вдвое больших, чем этот ублюдочный мальчишка. Генерал еще вопил, когда внутри у него что-то лопнуло, и он почувствовал, как его собственные глаза вытекают, словно слезы, на сожженную пузырящуюся кожу. Брайс, вопреки своей юности, не стал хорохориться и подпускать противника на расстояние боя. Он просто ударил имперского генерала файерболом и сжег дотла его лицо, расколол кости черепа и поджарил мозг. Конь генерала Доркаста еще несся, и рука его долю секунды еще сжимала полуторный меч, но сам генерал был уже безнадежно мертв.
Когда его обожженный труп рухнул под копыта маршальского коня, Брайс наклонился, разглядывая черный сморщенный огарок, закованный в оплавившиеся латы. Потом спешился, подобрал меч императорского племянника и одним ударом отсек голову Доркаста его собственным мечом.
Вот так это произошло. Так Брайс это сделал. И ему вовсе не требовалась для этого магия Тьмы.
Но Тьма все же взяла свое.
Разгромив имперскую армию, Брайс на этом не остановился. Следовало остановиться, но он не сумел. Слишком ярко все еще стояла перед его мысленным взглядом картина, в которой горели поля, дымились деревни, текла кровь и рыдали женщины. Эта картина билась в его мозгу, точно птица с поломанными крыльями, и ей требовалось дать выход. Требовалось насытить ее. Выплатить дань Тьме, которую Брайс отверг в битве, но так и не смог заставить умолкнуть у себя внутри.
Митрильская армия прошла по еще неостывшим трупам имперских латников, втаптывая их в грязь, просочилась в брешь недостроенной летцины и ступила на земли Империи.
И там она жгла поля, резала, убивала, изничтожая то, что принадлежало Империи людей. «Чтоб неповадно было, – твердил про себя Брайс. – Чтоб знали, кто мы, и думать забыли совать к нам свои поганые руки». Тьма довольно мурлыкала у него внутри.
Впрочем, набег продлился недолго. К тому времени, когда до Эл-Северина долетела страшная весть о полном разгроме и чудовищном опустошении, которому принц Брайс подверг сопредельные с Митрилом имперские земли, Брайс уже увел свое войско обратно в горы. Одновременно он оставил зодчих достраивать летцину, хотя теперь ни один полководец, будь он в здравом уме, не рискнул бы бросить войско на перевал Конрада. Военачальникам Карлита придется искать другие пути. Брайс ждал их с нетерпением.
Все триумфы, которые он одерживал ранее, померкли по сравнению с этой победой. На протяжении почти всей дороги, которой он ехал назад в столицу, люди выбегали из своих домов и падали на колени. На многих лицах он читал ужас, но чаще всего этот ужас мешался с обожанием и восторгом. Брайсу стоило сейчас просто указать этим людям на королевский замок в Эрдамаре и сказать: «Идите и принесите мне голову моего брата», и они пошли бы и принесли. Но Брайс не стал так говорить. Он сам вез своему брату голову их общего врага, обугленную до неузнаваемости, чернеющую на острие алебарды, которую нес едущий рядом с Брайсом знаменосец. Полотнища знамен Митрила яростно бились над отрубленной головой императорского племянника, и народ встречал процессию ревом, от которого сотрясались горы. Правда была в том, что Брайсу не требовалась Тьма для его побед и не требовалась
