всеобщему удивлению, король не приказал арестовать никого из генералов, которые сражались вместе с Брайсом. Должно быть, Яннем понимал, что, обезглавив собственную армию, не следует вдобавок еще отрубать ей руки и ноги. Новым маршалом назначили лорда Пейванса, оказавшего полную поддержку Брайсу в битве на озере Мортаг, да и позже одобрявшего практически все планы опального принца. Мнения о том, что это может значить, разнились. Кто-то считал, что король решил продолжить традиции управления войском, заложенные Лотаром, и, подобно отцу, возвышает лишь тех, кто способен слушаться и поддакивать. Другие же утверждали, что, коль скоро принц Брайс проявил недюжинные стратегические таланты, нельзя отказать в мудрости тому, кто разделял его убеждения и тактический подход. Словом, лорд Пейванс стал новым маршалом, и никто из других генералов не был казнен или хотя бы разжалован. Однако нескольких человек все же арестовали, но никого особо значительного: нового королевского постельничего, назначенного всего месяц назад, церемониймейстера по трапезной, главного егеря и еще почему-то младшего сына лорда Фрейлиша, который вообще не занимал при дворе никакой должности и никогда не был замечен в симпатиях к принцу Брайсу, равно как и в неуважении к королю Яннему. Всех этих людей пытали, судили, приговорили к смерти и быстро, деловито четвертовали за измену, хотя, в чем конкретно заключалась измена, в приговорах не уточнялось.
Эти стремительные, бессистемные и оттого особенно страшные репрессии подействовали на двор как парализующий укус паука действует на обездвиженную, запутавшуюся в паутине жертву. Двор оцепенел. Всем было ясно, что главный удар нанесен, принц Брайс доживает последние дни перед уходом в чертоги Светлых богов, и никого бы не удивило, если бы этот громкий арест сопровождался энергичной чисткой двора от сторонников принца. Но на сей раз разящая десница короля метила как будто куда попало: может быть, это и вправду были люди, втайне замышлявшие против своего сюзерена и просто скрывавшие это лучше других, а может, их нарочно хватали без разбору, чтобы никто не мог чувствовать себя в безопасности. В сочетании с новым, жестким и даже беспощадным распорядком жизни при дворе, не оставлявшим придворным практически ни одной свободной минуты, это произвело на митрильскую аристократию эффект обездвиживающего заклинания. Страх и отсутствие времени на размышления – вот две вожжи, которыми король Яннем управлял своим двором. И обе эти вожжи его холодные руки держали крепко.
Лорд Дальгос исправно доносил королю о слухах и настроениях, но Яннем слушал вполуха. Он вдруг чрезвычайно заинтересовался финансовым состоянием королевства, которому до сих пор, слишком занятый войной с орками, имперцами и своим братом, уделял недостаточно пристальное внимание. Он затребовал полную отчетность за весь прошлый год, что оказалось затруднительно ввиду казни предыдущего казначея – значительная часть документов оказалась безвозвратно потеряна, и восстановить их не удалось. Тем больше забот легло на плечи нового Лорда-казначея, которого Яннем за несколько дней замучил и издергал до нервного тика: они по восемь часов кряду просиживали над огромными кипами свитков, испещренных сметами, отчетами, списками и налоговыми указами. Яннем ничего в этом не понимал, но был преисполнен решимости разобраться и пресечь безудержное казнокрадство, на которое его предшественники столетиями смотрели сквозь пальцы. Если бы кто-нибудь спросил короля, почему он так живо заинтересовался этой безусловно важной темой именно сейчас, когда его брат гниет в подземной тюрьме в ожидании суда, вопрошающий, скорее всего, составил бы компанию принцу Брайсу. Но никто не задал королю этот вопрос. Ему вообще никто не смел задавать вопросов. К тому времени он последовательно вычистил свое окружение, уничтожив всех, кто мог оказаться настолько глуп, смел или безрассуден.
И тем не менее Яннем каждый вечер внимательно выслушивал отчеты Дальгоса о настроениях в столице и за ее пределами, с удовлетворением наблюдая, как недоумение и гнев понемногу сменяются благоговейным страхом. Народ Митрила более всего на свете уважал силу. Принц Брайс явил эту силу – и Митрил с готовностью пал ему в ноги. Но король Яннем подавил своего брата и тем показал, кто здесь настоящий владыка. Ибо не тот силен, кто громит армии, а тот, кто умело использует людей, способных громить армии, а когда они выполняют поставленную задачу – уничтожает их, пока они не стали слишком сильны. Так говорили теперь за кружкой эля в тавернах, и эти слова повторяли жрецы в храмах, учителя в школах, мужья своим женам в теплых постелях. «Вот оно, – говорили они, – вот теперь у нас действительно есть достойный правитель, равный королю Лотару».
Смута, зревшая в недрах королевства всю зиму, кончилась, не начавшись.
Яннем победил.
Все эти дни он засиживался за делами глубоко за полночь, потом шел в свою опочивальню, отпускал камергера, не позволяя себя раздеть, и садился у камина с книгой. Книгу он не читал, даже не знал ее названия, поскольку ни разу не взглянул на обложку – просто тяжесть толстого фолианта, лежащего на коленях, действовала успокаивающе. Яннем смотрел на пляску пламени в камине, пока огонь горел, и на остывающие, тускло светящиеся угли, когда дрова прогорали, и на сухой черный пепел, когда затухали угли. К этому времени начинал заниматься рассвет, и серый предутренний сумрак лениво вползал в опочивальне сквозь раскрытое окно. Тогда Яннем вставал, дергал за шнур звонка и приказывал подать утренние донесения.
Он не спал ни одной минуты с того дня, когда приказал арестовать Брайса. Странно, но усталостью это не сопровождалось, напротив, в Яннеме бурлила энергия. Она переполняла каждую клетку тела, так что его слегка лихорадило от нетерпения, когда бесконечная ночь наконец подходила к концу и он снова мог ринуться в омут дел.
Яннем не сомневался, что пройдет немного времени, и ему станет легче. Но дни шли, а легче не становилось.
– У вашего величества бессонница? – осведомился лорд Дальгос вечером пятого дня, закончив очередной отчет о настроениях черни, который Яннем слушал с нескрываемым удовольствием.
Король поднял на него глаза, красные, запавшие, но совершенно ясные.
– Нет, – четко проговорил он. – С чего вы взяли?
