необычными местами, и если критики относятся к нему снисходительно, то исключительно благодаря экзотике, которая англосаксонскому уму не может не мерещиться, когда иностранец берется писать по-английски. На взгляд Мюррея, проза Конрада была плодом не менее изнурительного труда, чем индейский орнамент. Уэллсу сравнение понравилось, и он расхохотался, а потом неожиданно признался, что не раз задавался вопросом, не вредило ли ему самому как писателю равнодушие к эстетической стороне литературного творчества. Мюррей возмутился. Это шутка? Ни в коем случае! Просто Уэллс не принадлежит к числу таких авторов, как Конрад и прочие адепты щегольской, так сказать, прозы, и ему абсолютно неинтересно играть в их игры. Единственная цель, которую ставит перед собой Уэллс, принимаясь за роман, это, по мнению Мюррея, сделать текст понятным – для чего он ищет самые простые фразы и по ходу дела излагает свое видение мира самым естественным манером, не искажая картины. Он придумывает занимательные истории, которые помогают разоблачать пороки, присущие окружающей жизни, но так, чтобы способ изложения не отвлекал внимания читателей.
Уэллса поразила точность услышанной характеристики. Он молчал, глядя на море, где все еще маячила вызвавшая их с Конрадом спор лодка. Потом перевел взгляд на Мюррея, тот сидел рядом и с улыбкой наблюдал за Эммой, которая бегала по берегу с Джейн. Джорджу захотелось обнять миллионера, но он сдержался, зато сказал, что при первой возможности представит Мюррея своему литературному агенту Джеймсу Бранду Пинкеру, чтобы тот помог напечатать его роман, из-за которого и вспыхнула когда-то их вражда. Но предложение это опоздало на несколько лет. Тем не менее Мюррей поблагодарил Уэллса, хотя и отказался от услуги. Он уже давно перестал думать о публикации, да и не собирался ничего больше писать. Зачем? Он счастлив – у него есть любовь Эммы.
С этими словами он встал и легким шагом пошел к воде, а Уэллс, глядя ему вслед, почувствовал укол зависти. Джордж видел перед собой человека, переполненного счастьем, которому ничего в жизни больше не нужно. Кроме одного: чтобы никто не отнял у него то, чем он сейчас владеет.
XIII
А теперь позвольте мне перескочить через два года со скоростью, с какой карточный шулер, скользнув взглядом по картам, выхватывает нужную, поскольку наша история требует самого подробного описания именно последующих событий. Итак, остановим наше внимание на холодном вечере начала февраля 1900 года, когда в “Арнольд-хаусе” принимали одного из самых известных тогдашних писателей. Со стороны Уэллса это был немыслимый по самоотверженности поступок: он пригласил его, чтобы устроить сюрприз Мюррею.
В условленный час мерный стук копыт известил о прибытии кареты с вычурной буквой “Г” на дверце. Когда лошади наконец остановились у “Арнольд- хауса”, из экипажа вышли сияющие Мюррей с Эммой. Уэллсы встретили их у дверей, и после обычных приветствий хозяева с гостями намеревались войти в дом, но тут Джорджа пригвоздил к месту вопрос кучера.
– У вас, сэр, смею надеяться, нет собаки? – спросил старик, мотнув подбородком в сторону распахнутой садовой калитки.
– Вы отлично знаете, что нет, – ответил Уэллс раздраженно.
На него снова нахлынула та непонятная тоска, которая в последнее время внезапно одолевала его, и это подтверждало подозрение, что приступы каким-то образом связаны с близостью кучера. Такое объяснение выглядело совершенно нелепо, и нельзя было отнестись к нему всерьез, тем не менее за последние месяцы Уэллс убедился: стоило появиться рядом старику, как ему самому становилось дурно.
– Да, правда, правда… Я позабыл. Беда в том, что я боюсь собак – с тех пор как в детстве одна меня укусила… – начал извиняться кучер. Он в очередной раз пытался завязать с писателем разговор.
– В таком случае вам наверняка нелегко работать у Гилмора, ведь у него живет огромный пес, – бросил Уэллс, испытующе глядя на кучера.
– Э-э… да… трудновато. Целый день только и делаю, что прячусь от Базза. Почему-то этот зверюга, как только увидит меня, начинает обнюхивать, будто устраивает проверку. – Уэллс едва заметно улыбнулся, услышав имя, которое Мюррей дал своему старому псу Этерно. – Вот, гляньте-ка, какой шрам у меня с детства остался, – объяснил старик, протягивая Уэллсу левую руку.
– А на правой у вас не хватает нескольких пальцев – это что, тоже собака виновата?
Кучер бросил взгляд на свою правую руку, и выражение лица у него сразу стало таинственным и печальным.
– О нет, это след схватки с куда более страшным врагом… – сказал он и опять повернул разговор на явно интересующую его тему: – Так вот, я ведь вам уже показывал свой шрам, а вы в ответ сказали, что и вас тоже кусала собака, правильно?
– Нет. Я ответил, что меня собаки никогда в жизни не кусали. Вы дважды об этом спрашивали, и я дважды именно так вам ответил.
Старик пристально на него посмотрел:
– Никогда? Вы уверены?
– Ну разумеется уверен! – огрызнулся Уэллс, даже не стараясь скрыть негодования.
– Короче говоря, у вас нет шрама на запястье левой руки… Однако имеется шрам на подбородке, а вот у меня такого нет.
– В пятнадцать лет я свалился с лестницы, – объяснил Уэллс, дотрагиваясь до своего шрама.
– Вот как! А я, знаете ли, всегда вел себя на лестницах крайне осторожно.
Уэллс молча смотрел на кучера, раздумывая, не пора ли наконец выяснить, чего ради тот из раза в раз затевает с ним эти нелепые разговоры, но после короткого колебания решил оставить все как есть.
– Очень за вас рад, – только и сказал он.
