Цвет жизни

Я прикасаюсь к ее руке.

— Я знаю, чего вам стоило это сказать, — говорю я.

Кеннеди смотрит на меня очень серьезно.

— Рут, вам, скорее всего, это будет стоить намного большего.

Она объяснила мне, что, поскольку обвинение в преднамеренном убийстве было снято до того, как я начала давать показания, присяжные должны вынести вердикт только по убийству по неосторожности. И хотя медицинские свидетельства, безусловно, дают основания для сомнений, вспышка гнева для присяжных — это как красная тряпка для быка. Они, даже если не рассматривают преднамеренное убийство, все равно могут думать, что я помогла этому ребенку не в полной мере. И я уже сама не знаю, было ли это возможно в тех обстоятельствах

Я думаю о ночи, которую провела в тюрьме. Я представляю себе, как она множится, растягивается на недели и месяцы. Я думаю о Лизе Лотт и о том, что сейчас наш разговор был бы совсем другим. Я бы начала с того, что сказала, что я больше не наивная дурочка. Меня выковали в горниле, как сталь. А чудесным свойством стали является то, что ее можно расплющивать и растягивать, от этого она не ломается.

— Все равно это стоило услышать, — говорю я Кеннеди.

Она слабо улыбается:

— Это стоило сказать.

Вдруг перед нами появляется Одетт Лоутон. Я паникую. Кеннеди говорила, что есть еще один вариант, который может выбрать обвинитель: отбросить все обвинения и начать заново с большим жюри присяжных, используя мои свидетельские показания, чтобы доказать совершение преступления в момент аффекта, с новым обвинением в убийстве второй степени.

— Я закрываю дело против Эдисона Джефферсона, — скороговоркой говорит Одетт. — Я подумала, вы захотите это узнать.

Чего угодно я от нее ожидала услышать, но только не это.

Она поворачивается и впервые за время суда встречается со мной взглядом. Кроме нашей встречи в туалете, она ни разу не посмотрела на меня за все время, пока я сидела за столом защиты. Ее взгляд все время был направлен чуть в сторону или выше меня. Кеннеди говорит, что это обычное дело: таким способом обвинители напоминают ответчикам, что они не люди.

И это работает.

— У меня пятнадцатилетняя дочь, — говорит Одетт. В этих словах и сообщение, и объяснение одновременно. Затем она поворачивается к Кеннеди. — Хорошая речь, адвокат. — И уходит.

— Теперь что? — спрашиваю я.

Кеннеди делает глубокий вдох.

— Теперь, — говорит она, — мы ждем.

Но сначала нам нужно разобраться с прессой. Говард и Кеннеди разрабатывают план, как вытащить меня из здания суда без контакта со СМИ.

— Если нам все же не удастся от них уйти, — наставляет меня Кеннеди, — правильный ответ на все вопросы: «Без комментариев». Мы ждем решение жюри. Точка.

Я киваю.

— Мне кажется, вы не понимаете, Рут. Они жаждут крови, они насядут на вас и доведут до взрыва, чтобы записать это на видео. В следующие несколько минут, пока вы не покинете это здание, вы становитесь слепой, глухой и немой, это понятно?

— Да, — отвечаю я.

Мое сердце стучит, как барабан, когда мы протискиваемся через двойную дверь зала суда. Мгновенно все вокруг озаряется вспышками фотоаппаратов, мне в лицо тычут микрофоны. Говард вмешивается, отталкивает журналистов, и Кеннеди стремительно проводит нас через этот цирк: репортеры-акробаты, готовые залезть друг другу на голову, чтобы поднести микрофон поближе; клоуны, выступающие со своим номером, — Бауэры, занятые интервью с консервативным новостным каналом; и я, пытающаяся пройти по канату, не упав.

С противоположной стороны к нам приближается Уоллес Мерси. Он и его сторонники, сцепившись локтями, формируют живую стену, и это означает, что нам придется идти на штурм. Уоллес и какая-то женщина стоят в середине. Пока я на них смотрю, они делают шаг вперед, увлекая за собой остальных. На женщине розовый шерстяной костюм. Ее коротко остриженные волосы выкрашены в ярко-красный цвет. Она прямая, как стрела, и крепко держится за Уоллеса.

Я смотрю на Кеннеди: что делать?

Но ответ оказывается неожиданным. Уоллес и женщины идут не на нас. Они сворачивают к дальней стороне коридора, где Терк Бауэр беседует с корреспондентом. Его жена и тесть стоят рядом.

— Бриттани, — говорит женщина, и ее глаза наполнились слезами. — Господи, вы только посмотрите, какая она красавица!

Прямо перед объективом камеры она тянет к Бриттани Бауэр руку. Но мы не в зале судьи Тандера, здесь она может говорить и делать все, что заблагорассудится. Рука женщины, словно при замедленной съемке, приближается к жене Терка Бауэра, и я еще до того, как это произошло, знала, что