– Понимаешь, что ты сделал? Третьеклассник упорно молчит.
– Я не говорю, что сознательно, но ты есть вредитель не только меня, но и всего класса, все нашей огромной страны!
Полностью раздавленный третьеклассник молчит.
– Ты оставил открытой форточку. Так? Я простужусь и заболею, так? Вы не пройдете очень важную тему по истории СССР. Вы окажетесь идейно и морально недоразвитыми. Значит, вас легко можно будет подвигнуть на любое преступление, или того хуже – на предательство Родины.
Все замирали от ужаса.
Но мне это было давно и – ой как! – понятно. К тому времени уже год, как я был завербован моим приятелем Толей Мудриком в некую таинственную организацию по охране святого Кремля, спасению Родины и Сталина от безумного, непомерно разросшегося, до количества саранчи и насекомых, числа врагов и коварных убийц. Они хлынули со всех сторон. Они навалились как неотвратимые волны черного, злобного подземного океана. Они плыли на пароходах, ехали на малораспространенных еще тогда у нас машинах, скорых и медленных поездах, летели на пропеллерных самолетах, шли пешком в сапогах с двойными подошвами, со встроенными в них острейшими лезвиями, пропитанными ядами ядовитейших африканских змей, переходили границу на кабаньих ножках, прикрепленных к ботинкам. Причем переходили, двигаясь задом наперед, чтобы зоркие и умные пограничники не могли разобраться, в какую сторону и из какой двигались эти как бы звери, в подобном образе откровенно явившие свою истинную внутреннюю, так тщательно скрываемую звериную породу и сущность. Однако всем заранее было ясно и ведомо, из какой стороны в какую они двигались – из злостных западных краев в страну раннего чистого восхода солнца. Так вот, враги оказывались в магазинах, в очередях на рынках, в метро, трамваях. Они являлись притворившимися кондукторами в промерзших троллейбусах, в уютных кафе, в театрах, в кино и прачечных. В виде как бы мирных внимательных работников домоуправлений, общественных туалетов, парикмахерских, просторных с множеством колонн и декоративных украшений клубов и школ, где учились мои сообразительные сверстники. В детских садах, институтах, поликлиниках. Их обнаруживали пробравшимися даже в Советы разных уровней, как бы отдыхающими в парках культуры и отдыха. Они писали картины и книги, иногда даже весьма удачные и, удивительное дело, вполне идейно-политически выдержанные и правильные. Они зарывались в шахты. Они стояли на предпраздничных вахтах у домен, доили коров, перевыполняли наши планы. Да мне ли вам рассказывать об этом?! Вы сами мне порасскажете немало подобного. О том, как они жили в ваших квартирах под видом милых лукавых балагуров-старичков или удачливых молодых ученых. Как они сидели за соседним столом в ваших бюро, травя опорочивающие наш строй анекдоты, в то же самое время через локоть высматривая всякие тайные сведения из ваших чертежей и бумаг. Но и вы, вы сами – что же сразу не распознали столь явного проявления вражеского любопытства и коварства? Почему не укрыли секретные сведения в надежном сейфе? Мои-то вопросы – они что? Я все-таки дитя был, да к тому же увечное, неполноценное. Но с вас спросят и построже. Спросят история и Родина, которую вы просрали, извините за выражение.
Правда, сейчас уж кто спросит? Некому. Всё и все переменились, изменили своим прежним идеалам. Если и спросят про что, так только про деньги да ипотеки там разные. Повезло вам. А раньше бы так спросили, что ответ остался бы выжжен навсегда в самом центре вашей немеркнущей памяти ярким пылающим огнем.
Да практически каждый второй, задевший ваш рукав в толпе, был Он – Враг. Задача, поставленная перед нами, малышами, еще слабенькими, худенькими, через то самое непобедимо-сильными своей незаметностью и неуследимостью, была все-таки тяжела, неподъемна. Но мы, мы были мужественны. Являясь натуральным калекой, управлявшимся с костылями, по ясной идее Толика, я мог вызвать наименьшее подозрение у недалекого и, в общем-то, туповатого, но злобного врага. Прогуливался бы себе на костылях вроде бы от нечего делать где-нибудь на углу, внимательно следя все перемещения, подозрительные встречи, рукопожатия, частоту мелькания одних и тех же лиц, многозначительные обмены взглядами, прикрытые для конспирации газетками, свертки под мышками, да мало ли чего, что даже по прошествии стольких лет я не могу публиковать открыто по причине сугубой секретности. Но первым, самым отличительным признаком шпиона являлось долгое стояние на перекрестке и шляпа.
Он, очевидно соскучившись, заждавшись, подходил ко мне, не подозревая за моим убогим видом грозившую ему опасность:
– Ну что, стоим?
Я, задыхаясь от волнения, выдавливал из себя чтото невнятное.
– Сколько лет-то тебе?
Я инстинктивно на два года занижал возраст, хотя по моему калечному виду лет мне можно было дать и того меньше.
– Ну, хорошо, – поглядывал он по сторонам, – ждешь кого?
Я усиленно мотал головой.
– Конфетку хочешь? – он протягивал мне какойнибудь нехитрый леденец, так напомнивший коварные американские тянучки из другого времени моего уж и вовсе раннего детства.
Я поражался его беспечности. «Надо же! Будучи на таком ответственном задании!» – думал я. Конечно, это значительно облегчало нам разоблачительную работу. Но я горел негодованием за своего как бы негативного партнера, тем самым унижавшего и высоту моего порыва. Он вдруг, увидев кого-то, бросился в неизвестном направлении. Мне, калеке, было за ним не угнаться. Да и нельзя делать резких движений, чтобы не выдать, не засветить себя, так как поблизости могли оказаться его коварные напарники, высматривающие наивных, неумелых следящих, потом уничтожая их самым жестоким образом. Я был хитер и обучен. И не шелохнулся. Обо всем нас загодя проинструктировал наш такой же маленький, хрупенький, но сильный духом
