вываливались, напротив, короткие, широкогрудые, чернявые. Однажды один взрезал вертикально, а другой, не вызвав возражения первого, только понимающе переглянувшись, невозмутимо перечеркнул горизонтально и отступил в сторону. Из крестообразного с мягко-кожеобразно отворачивающимися краями взреза посыпались кроваво-скользкие обрубки с немыслимым переплетением разнокалиберных человеко-частей. И мгновенно разбежались по разным уголкам непроглядного московского осеннего сумрака.
Один мой бывший коллега по футбольной пролетарской команде, впрочем, ныне весьма продвинутый по эзотерической части, достаточно убедительно объяснил мне эти странности и страшности. Оказывается, так называемые фантомные боли, то есть ощущения и болезненные чувствования отсутствующих органов, отрубленных или купированных разных там ног или рук, несут в себе не только это самое ощущение, но и некую телесно-структурно- пространственную память-информацию об утраченных членах, их функции, объемном заполнении пространства и т. п. Подумать только! Все можно отрезать, вырвать, выкинуть, но в то же время сохранить. Сохранить, снять, собрать в неком хранилище подобного рода информации даже в большей чистоте не только структурной, но и буквальной – без пота, грязи, ссадин, кровоподтеков. (Ну, если нужно для какой-либо там специфической задачи, художественной, например, то можно, наверное, сохранить таким же или чуть отличным способом и все эти специфические особенности, черты и черточки.) Из сего следовало, что, представив человеческий организм как некую сложно организованную одну генеральную, перекрывающую, вмещающую в себя все частные другие фантомную боль, можно его сохранить и, найдя способы, обрастить снова мясом, пространственностью и прочим. Таким образом можно воспроизвести огромное количество человеческих, вернее, уже и нечеловеческих, однако же вполне антропоморфных двойников. А напустить их в наш мир – дело плевое. Потом по необходимости можно снова убрать, сохраняя их в модельной и потенциальной чистоте и мощи. Или, например, в разные точки пространства насылать совершенно идентичный набор людей и воспроизводимый ими социум. Вот будет удивление для некоторых из них, не лишенных индивидуальной авантюрности, убежавших в странствие, обнаружить некую колонию, абсолютно в точности воспроизводящую их собственную. Хотя, думается, создатели, хранители подобных виртуальных людских сонмищ будут достаточно умны и предусмотрительны, чтобы не позволять случаться подобным казусам. Либо же допускать их только под строгим контролем для каких-то своих, нам уж вовсе не ведомых экспериментов. А как завораживающе пугающе было бы вдруг обнаружить черты самосознания и способности оценки всего происходящего в хранилище у какой-либо единицы хранения. И вдруг оказаться самому этой единицей хранения!
Я встречал тогда на площади, в многочисленных переулках, ее обстоящих, даже на значительном удалении от центра города, немалое количество похожих друг на друга людей – одно лицо! Я пытался следовать за ними с целью определения их антропологической аутентичности. Однако они легко уходили от меня либо строго держали дистанцию, не позволяя приблизиться. Потом, завернув за угол, просто исчезали. Но я уже знал о них все. А угадывал, предугадывал и того больше.
Меж тем толпы захватили весь центр Москвы, нарушив всяческую возможность регулярной жизни и функционирования. Началась неразбериха, хаос, погромы, пожары, ужас. Люди метались в поисках спасения, зачастую настигаемые странными существами, захватываемы непомерными трехпалыми руками, рукоподобными когтистыми ногами либо просто поглощены разверстыми, как багровый слизистый цветок, животами. Воздух покрылся красноватыми отблесками. Доносился ровный, мерно нарастающий гул. Все непричастные искали спасения. Находили ли?
Последним поездом метро, идущим на юг, мы удирали от сонмагнавшихся за нами по узким извилистым тоннелям подземкивоющих фантомов. Они вытягивали вослед нам непомерно разраставшиеся и множащиеся руки, срывали висящих, уносили во мглу. За проходом поездов вскрывались кингстоны. Мощные потоки подземных вод обрушивались на преследователей, затопляя все вокруг, вырываясь наружу, смывая попадавшееся окрест и разнося на мелкие куски опустевшие строения. Взрывы и обвалы отсекали часть преследующих. Однако наиболее воздушные, не обремененные излишней телесностью продолжали погоню. По причине болезни не имея твердых и надежных ног, но обладая взамен укрупненно цепкими, почти паучьими руками, особенно гипертрофированной семипалой правой, я вцепился в поручни последнего вагона. Словно штандарт, трепещущий флаг нашего поражения-спасения, задорно-весело, в некоем восторге отчаяния, на радость и в поддержку отчаявшимся, я всю дорогу горизонтально развевался, отбрасываемый назад мощными встречными горячими, оживляющими воздушными потоками. Наконец и последние из них развеялись в перегретой движением, не имевшей выхода, раскаленной атмосфере. Мы мчались дальше.
На окраине же стояла тишина. Удивительная тишина. Большинство из нас были прямо свалены с ног этой безумной тишиной. Воды и горы не дали тем событиям, тому люду распространиться за пределы захваченной ими территории центра. Здесь была совсем другая Москва. Надо сказать, что в те годы город менялся часто. Не то что во времена позднейшего застоя и стабилизации социально-природных процессов.
Как раз незадолго до описываемых событий столица, к счастью, стремительно обросла горами со снежными поблескивающими вершинами. Воздух заполнился знаменитыми сталинскимисоколами и орлами с орлятами. Следом Москву неожиданно обступали воды. Город сразу становился портом пяти морей. На улицах слышались гортанные выкрики чаек, беспрестанно мелькали матросские тельняшки, а также бескозырки с привлекательно развевающимися ленточками. В портовых районах шла своя небезопасная романтическая жизнь. По утрам в воде и в заброшенных, захламленных закоулках находили уже охладелые тела с пулевыми ранениями. Но чаще всего с ножами, торчавшими из разных частей тела. Наиболее эффектно, как мне пришлось убедиться лично, ножи поблескивали матовыми металлическими рукоятками, торча из запачканной уже засохшей кровью посиневшей шеи. В моду у молодежи входили ныне давно позабытые, но обаятельные песни «В нашу гавань заходили корабли» или «В Беляевском порту с пробоиной в борту Жанетта поправляла такелаж». И многие другие. И все снова.
