– И что?
– Ну я сделала это. А тут вот этот.
– Что?
– Ну кто-то меня за ягодицу начал трогать.
– За ягодицу?
– Да. Я и убежала. А шубу свою от страха там позабыла.
– Какую шубу? – милиционер осмотрел ее старенькую, но еще вполне добротную шубейку.
– Понимаете, я весь день в очереди за новой шубой простояла, проголодалась, съела пирожок, а он оказался недоброкачественным.
Милиционер, склонив голову набок, внимательно слушал, ничем не выражая своего отношения к случившемуся.
– Мне живот и подвело. А туалетов у нас, вы же знаете, почти нет нигде.
– Да, у нас немного общественных туалетов, к сожалению, – подтвердил милиционер, впрочем без всякого сочувствия.
– Ну вот, я забежала в подъезд и сделала.
– Понятно.
– А шубу я свою рядом положила. Так вот, когда он стал гладить меня…
– Кто он?
– Ну, оно.
– Какое оно?
– Не знаю! Не знаю! Не знаю! – женщина громко и сухо разрыдалась.
– Ну, гражданочка, ладно, ладно. Мы разберемся. Что дальше-то?
– Что, что! Дальше оно начал гладить меня по жопе, – захлебываясь и кривя накрашенный рот, продолжала женщина – Я и побежааааала-ааа. А шу- ууба-ааа та-аам оста-ааала-ааась!
– Ладно, идемте. – Милиционер вынул откуда-то маленький фонарик, и они двинулись вниз по лестнице в подвал. Отворив дверь, вошли в сырое, низковатое подвальное помещение с огромным количеством квадратных подпорок или столбов, которые странным образом женщина не заметила при своем первом отчаянном появлении и странным же образом в полнейшей темноте не наткнулась ни на один из них. Стоя на месте, милиционер методично шарил фонариком по углам подвала, пока наконец не наткнулся на белую, вспыхнувшую под лучом направленного света бумажную обертку пакета.
– Вот она! – прошептала женщина и бросилась к ней. Милиционер пошел вослед. На подходе он задел ногой за что-то мягкое, распластанное. Наведя фонарик, увидел лежащего в нелепой позе пьяного маленького мужичонку с лицом, покрытым какой-то жидковатой массой. То есть с буквально засранным лицом.
Что бы сделали мы с вами в подобном случае? Ну, перво-наперво выматерились бы, конечно. Потом отпустили бы пару нелестных определений в сторону женщины, которая, чувствуя вину, смолчала бы, снесла как должное. Потом сказали бы что-то вроде:
– Ну, чего стоишь?
– А что?
– Ничего. Больше срать не хочешь, так иди, – сплюнув вслед женщине, мы бы в скверном настроении покинули подвал.
Но это мы. А милиционер, нисколько не выдавая своего отвращения или омерзения, а может, даже не испытывая таковых, глубже натянул белые перчатки, подхватил под мышки пьяного и поволок к выходу.
– Следуйте за мной, – бросил он женщине, зажавшей нос свободной рукой, другой же крепко прижимавшей к боку огромный, чуть проминавшийся сверток.
По прибытии в отделение милиционер оформил доставку пьяного и возврат шубы гражданке. А также удержание с нее штрафа за оскорбление личности.
– А что?
– Ничего.
– Естественно, ничего. Все правильно и по правилам.
– А я разве возражаю?
– Тут и возразить нечего, если бы даже очень и захотели.
– Вот я и не возражаю.
Но все же хочется кончить на совсем иной ноте. На ноте взаимоуважительной и высокой. Для этого расскажу совсем, совсем другую историю. Некие московские незадачливые поэты, проехав конечную станцию метро, были задержаны бдительным местным милиционером. Он подозрительно вглядывался в их лица, пытаясь сравнить их с недавно поступившими в отделение фотографиями разыскиваемых преступников. Но никого они ему не напоминали. Все же для очистки совести и должного порядка исполнения службы стал расспрашивать:
