– И ее ее а ооеое! – что значило: «И еще денег на мороженое!»
– Сейчас, миленький, – уже глухо, чуть слышно звучал голос дедушки, на подкашивающихся ногах еле-еле поспешавшего вниз по крутой, обтрепанной деревянной лестнице.
Или вдруг раздавался снизу крик: «Еуа, ея оиою!» – что означало: «Дедушка, меня обижают!»
И опять дедушка спешил вниз, объявляясь вдруг страшный, широченный, огромный, безумно чисто выбритый. Он высился надо всем, покачиваясь на длинных ногах, обутых в ярко начищенные сапоги, своим немыслимым видом наводя страх на местных хулиганов.
Так вот, стоял яркий солнечный день. Мы шли, пробираясь сквозь толпу постдемонстрантных шумных нарядных людей. Мы поминутно теряли друг друга среди пространства, сплошь заполненного плотными телесами. Попросту теряя направление, уходили черт-те куда. В неожиданно разрядившемся промежутке я вдруг обнаруживал себя на площади перед церковью. Под ярким солнцем она сияла золотыми куполами. Сквозь темное сгущение нищих и попрошаек, хватающих меня за белые рукава матросочки, оставляющих на ней отвратительные пятна, вырываясь из их отвратительной ужасающей хватки, я прорывался обратно в толпу праздничных людей. Я терялся окончательно. Отец останавливался и уже где-то далеко с высоты своего роста выглядывал в толпе нас с сестрой. Мы же невозможно отставали, утыкаясь в чьи-то животы и ноги, как бы не соединенные с головами, парившими, плывшими где-то там, в непроглядной высоте. Нас, как мелких щекочущих зверьков, не замечали, не удостаивали внимания, но только машинальным движением отмахивающихся рук решительно и незлобно отстраняли с пути. Сестра моя с неожиданной яростью целеустремленного плотно-литого существа прокладывала путь, поминутно останавливаясь, высовывая смуглое лицо из-за густых телесных стволов. Меня, ослабевшего, безвольного, постоянно сносило вбок, к проезжей части. Я уже окончательно выбился из сил. Сестра, с той же яростью врезаясь в чужие телеса головой, отпихивая, чуть ли не кусая, прорывалась назад ко мне, хватала за руку крепкой хваткой и волокла за собой по причудливо проделываемому ею проходу. Наконец неведомо откуда вынырнувший отец выхватил нас из толпы и водрузил меня себе на шею. Наконец-то! Господи! Я окончательно размяк.
Сверху, покачиваясь, я видел светлую, чуть-чуть разлохмаченную свежим ветром голову матери и странную конфигурацию ее тела. Где-то совсем внизу, свесившись вбок, узнавал черноволосую голову сестры, вообще заслонявшую ее маленькое тело. По бокам только высовывались пухловатые кисти рук. На противоположной стороне у пожарной каланчи я заметил моего милого друга-милиционера дядю Колю. Он стоял гордый, в праздничном белом мундире с топорщащимися роскошными усами. Я закричал:
– Дядя Коля!
– Какой дядя Коля? – обернулась ко мне мать.
– Ну, дядя Коля. Милицанер. Около нашего дома на Спиридониевке. Помнишь?
– Так он же дядя Петя, – мягко заметила мать.
– Нет, дядя Коля, – настаивал я.
– А по-моему, дядя Петя, – неосторожно возразила мать.
– Нет! Нет! нет! Дядя Коля! Дядя Коля! Дядя Коля, – снова залился я слезами.
– Оставь его. Ты что, не видишь? – сказал недовольный отец.
– Да я просто так, – оправдывалась мать.
– Нет, нет, нет! Дядя Коля! Дядя Коля! – рыдал я.
– Ладно, ладно, дядя Коля, – согласился отец. – Сиди спокойно, а то свалишься, – и коснулся меня рукой.
Сквозь сверкавшие на солнце слезы я вдруг заметил вдалеке шедших, взявшись за руки, Сашку Егорова и Толю Мудрика. Я хотел им что-то крикнуть, но не смог. Спазма по-прежнему перехватывала мне горло. Затем мне показалось, что сбоку промелькнули Соков, Орлов и Косолапов. Потом вроде бы прошмыгнул Малышев – Гагарин. Я обернулся ему вослед, но, естественно, уже никого не обнаружил.
Я плыл вровень с касавшимися моего лица только что зазеленевшими ветвями деревьев. Я закрывал глаза, замирал от ужаса, ответно касаясь их уже по своей воле щекой, чуть-чуть отклоняясь и раскачиваясь. Отец опять сказал несколько раздраженно:
– Сказали же, сиди спокойно.
Я довольно поджал губы, улыбнулся и промолчал. Я стал что-то невнятно напевать или, скорее, мурлыкать. Мне было безумно легко и безответственно.
Я плыл на уровне вторых невысоких этажей деревянных домишек. Окна были открыты. В темной глубине жилищ происходила своя загадочная, манящая жизнь. На подоконниках сидели жмурящиеся кошки. Я потянулся, стараясь рукой коснуться одной из них. Она приоткрыла глаз и произнесла:
– Ну, что?
– Я хотел погладить тебя.
– А кто ты?
– Я – Дима.
– Дима? Понятно. – И мы проплыли мимо.
Я, откинув голову как-то странно, почти по-змеиному, тихо засмеялся. Внизу ничего не было слышно, но вверху все обратили внимание. Моя голова
