поправляет свободную штанину брюк все еще древнего военного запаса на отсутствующей по колено ноге. Какая такая пустыня салехардская?
– А Ануфриев не обманет? – полупровоцирую я.
– Нет, он мужик честный. И выпьет, и поговорит. Не то что эти. – Семен кивает на соседнюю дачу. – Поетесса, блядь, усатая. Софья Моисеевна.
– Да, – говорю, – она прекрасная поэтесса. И муж у нее известный писатель.
– Поетесса! – он так и произносит «поетесса». – Работал у них. – Я промолчал. – И там тоже работал, – он кивает головой на дачу сестер. – У этой. Родители померли. Я их знал. Важные такие. Дочка осталась.
– Да нет же, сестры, – поправляю я его. – Марина и Соня. Ты про эту дачу говоришь? – я указываю на большую, в недавнем прошлом роскошную, теперь чуть-чуть обветшалую и потемневшую, но все еще величественную дачу сестер.
Я чрезмерно удивляюсь. Даже не могу понять, как это возможно не заметить другую сестру. Хотя, надо сказать, подобное случалось и при встрече с некоторыми другими нашими общими знакомыми. Очень странно. Я приписывал это шутливости своего собеседника либо просто его прямой неосведомленности. Ренат же, однажды присутствовавший при подобном разговоре, в ответ на мой удивленный взгляд только полузаговорщицки улыбнулся и ничего не ответил.
– А откуда ты знаешь про Марфу и про ее козу? – спрашиваю я Семена уж и вовсе исполненный полнейшего недоверия.
– Ты что, еврей, что ли? – глянул он на меня, исполненный естественной подозрительности. – Писатели твои тоже не верят. Сомневаются. А с Ануфриевым посидели как-то, выпили, он и говорит: – Так все и было. И с Марфой и козой ее Машкой.
– Какой Машкой! – совсем уж взрываюсь я. – Она же Зинка.
– Ануфриев сказал, Машка. Это до того у нее Зинка была. Ануфриеву лучше знать.
– И что коза сказала?
– А ты не злись. Что злишься-то? – опять недоверчиво смерил меня взглядом на предмет ли иудейских корней. – Кто ее знает, что сказала. Да и что коза сказать может – из животных самое глупое. Ничего не сказала. Дура потому что. Сгорели обе, и Марфа и коза. А Ануфриев в монастырь, говорят, подался. К индусам каким-то. Вот так.
Я молчу.
Что-то затянулась глава.
– Ну подсылай человечка. Пусть подскакивает, – произнес, улыбаясь, вальяжный Иван Петрович. Он изобразил крупными пальцами правой руки некое подскакивание по полированной поверхности огромного тяжелого стола, заставленного вполне обычными предметами и аксессуарами делового человека высокого социального уровня. Положил трубку и кинул быстрый взгляд в сторону Георгия, который в ответ неловко улыбнулся.
Послышалось сипенье, шипенье и потрескивание в разместившемся на дальнем углу стола черном ящике селектора. Раздался несколько искаженный, видимо, достаточно молодой женский голос:
– Иван Петрович, вас Бадманов!
– А-ааа, Бадманов, – Иван Петрович настороженно глянул в спокойное и ничего не выражающее лицо сидевшего в стороне Георгия. Помолчал, высоко вздернув неестественно мохнатые брови. – На сколько я ему назначил?
– На три.
– А сейчас? – Иван Петрович резко вскинул правую руку с отползшим чуть-чуть вверх рукавом темно-синего с искоркой костюма, блеснувшей белой в слабую, еле заметную полоску жесткой рубашкой и обнажившимися большими медлительными швейцарскими часами. Задержался на них взглядом. Оправил рукав пиджака. Передернул плечами и поправил галстук. – Он в экспортном был? Людочка, задержи, родная, ненадолго. – И оборотился к худому невысокому, одетому в серый крупновязаный свитер с воротником под самое горло Георгию: – Пойдем, подождешь. – Положил крупную мясистую ладонь на костистое плечо приблизившегося к нему молодого человека. Тот инстинктивно отдернулся. – Извини, забыл.
Подошли к полкам застекленного шкафа, на которых расположились нехитрые дары благодарных посетителей – кубки, кавказский кинжал, испещренный чернеными узорами, женская фарфоровая фигура, деревянное изображение всадника на коне, попирающего дракона. Раскрашенные красными шрифтами грамоты и вымпелы, миниатюрные футбольные мячи и хоккейные клюшки. Георгий задержал взгляд на драконоборце. Разглядывание было прохладно и профессионально. Небольшая фигурка всадника в неком рыцарско-подобном ярко раскрашенном деревянном одеянии копьем опиралась о чешуйчатое, столь же ярко разрисованное, веселое и игривое улыбающееся чудище. Вокруг них висело слабое растворяющееся свечение. В глубину, в какое-то не ухватываемое взглядом смутное пространство, уходил узкий поток завихряющихся линий. Георгий сузил глаза и напрягся, пытаясь разглядеть, вернее, вчувствоваться в происходящее там, на неимоверной глубине, в месте образовавшегося провала.
– Все правильно, – Иван Петрович чуть подтолкнул Георгия, но тут же, вспомнив, отдернул руку.
Легким движением повернул одну из вертикальных секций шкафа. Она отошла в сторону, обнаружив вход в глубину соседнего неподозреваемого помещения. Георгий вздрогнул от неожиданности.
– Ну, ну. – Держа руку на расстоянии, Иван Петрович как бы изображал подталкивание. – Проходи.
