гас.
– А потом во дворе в черном угольном подъезде пожар случился.
– Пожар? – я вспомнил. Вздрогнул, пытаясь не выдать напряжения, что было совсем несложно при моей тогдашней дикой и чуть ли нечеловеческой соматике и неловких, почти марионеточных движениях полупарализованных членов.
– Кто-то накидал огромное количество дров и газет, – обыденными голосом, сообщавшим мне все позабытые детали этого происшествия и иных событий в нашем доме, продолжала мать. – Грохот был. Рев страшенный. В какую-то там вытяжку тянуло. Оттого и рев. Как чудище какое.
– Чудище? – переспросил я.
– Аж на Садовом слышали, прибегали спросить, что случилось? Пожарные приехали, затушили. Но подвал весь выгорел. А дед исчез, – завершила мать и застыла, сложив усталые руки на коленях.
– Куда исчез? – спросил я осторожно.
– Кто знает. Обезумел совсем. Как пожар случился, так и исчез. За ним приезжали, взять хотели. Может, сам и поджег. Многие его подозревали. А скорее всего, увезли. Забрали.
– Куда забрали?
– Ну, куда забирают? – ответила ничего не объясняющим вопросом мать. Я не стал больше расспрашивать.
Я медленно, очень медленно выздоравливал. Как только стал бродить на костылях, добрался до нашего заветного углового подъезда. Он был весь черный. Обугленный и заколочен. Забит крест-накрест досками. Я подергал их. Потрогал рукой замок и заковылял обратно. Уже распускались деревья. Стоял месяц май. Я почувствовал дикую усталость и далеко не детскую опустошенность. Затем появилась боль в позвоночнике. Я опять упал и в который раз потерял сознание.
Меня увезли в какой-то детский санаторий на берегу дальнего моря на какое-то неведомое излечение.
В результате таки я выздоровел.
Так вот все и произошло. Да кому это интересно? Практически никому.
Ну, разве удаленным обитателям некоего высокогорного буддийского монастыря. Расположившись на пологом альпийском склоне спиной к белой, почти пылающей на фоне густо-синего неба ступе, несколько местных насельников внимательно всматривались в высоту. Во что-то вполне неразличимое, несуществующее.
– Нормально, – отметил бухгалтер. Взглядом, которым следят стремительный, почти неухватываемый, промелькивающий с настигающим лишь через несколько секунд диким грохотом, полет наисовременнейших истребителей, он проводил кого-то в небе. Или что-то. Будто своим пристрастным и пристальным слежением, как алмазным резцом прочерчивая там легкую посверкивающую линию. Легкий порез на теле, когда мелкие чуть заметные капельки крови проступают только через достаточно длительный промежуток времени. Или вовсе не проступают.
– Да, – подтвердил Воопоп, сощурив глаза и даже не взглянув вверх.
– Что? – нервно вздернулся литератор.
– Скоро будут, – продолжал бухгалтер, не обратив на него внимания.
– Скоро и Ренатик явится как ни в чем не бывало, – ласково протянул Воопоп и улыбнулся литератору. – Уже все пазухи заполняются.
– Какие пазухи? – хотел было спросить литератор, но не стал. Не стал. – Ладно, мне пора. Через час поезд. – Он поднялся. Никто его не останавливал. – Что мне с рукописью-то делать? – обратился он к Воопопу.
– А выбрось, – протянул бухгалтер и отвернулся.
Воопоп ничего нее отвечал, только, улыбаясь, переводил взгляд с литератора на бухгалтера. Литератор подождал. Постоял. Поглядел на ясное чуть темнеющее небо. Сделал прощальный жест рукой и отправился вниз по узкой петляющей тропинке.
Иллюстрации
Фигура. 1990-е годы
Бумага, шариковая ручка, карандаш
Эскизы инсталляции с фигурой уборщицы
1990-е годы
Бумага, шариковая ручка, гуашь
Эскизы инсталляции с фигурой уборщицы
1990-е годы
Бумага, шариковая ручка, гуашь
