возмущения. Он швырнул рюкзак на пол около холодильника, бросился наверх и закрылся в своей комнате. Возясь на кухне, я немного подождал, не надумает ли сын спуститься, но в доме стояла тишина. Я хотел дать ему время, чтобы успокоиться, но любопытство взяло верх над благими намерениями.
Я поднялся и постучал в дверь. Когда Джейк отворил, лицо его было спокойным, как обычно.
— Что стряслось, дружок? — спросил я.
— Ничего, папа.
— Ты выглядел расстроенным, когда пришел.
Он бросил на меня взгляд, который был мне известен лучше, чем кому бы то ни было.
Сын не собирался мне врать, скорее, он предпочел бы вообще не упоминать о расстроившем его эпизоде. Но я настаивал, и тогда он рассказал мне об Алексе Рэйнсе. Я знал этого парнишку, он играл в моей бейсбольной команде. Алекс, очень крупный для своего возраста мальчик, был отличным нападающим и горячим поклонником бренда «Under Armour»: вся спортивная одежда и аксессуары у него были только с логотипом этой компании. Помнится, в решающем матче именно этот второклашка и принес нам победу. Джейк никогда не говорил об Алексе: ни плохого, ни хорошего, вообще не упоминал про него вплоть до этого момента.
По словам сына, в школе произошло следующее.
— Папа, я случайно задел Алекса Рэйнса в раздевалке, и он с такой силой пихнул меня, что я, кажется, проломил шкафчик. По крайней мере, треск раздался страшный. Но вообще-то ничего страшного не произошло. Обычное дело.
— А почему тогда ты выглядишь таким расстроенным?
Он поднял бровь:
— «Момент амнистии», помнишь? Лишних вопросов не задавать!
Мне пришлось отступить, и кужину, казалось, Джейк окончательно успокоился.
Но позже, вечером, мне позвонили из школы.
— Здравствуйте, это Фил Хартман, школьный психолог. Могу я поговорить с мистером или миссис Конолли?
— Да, слушаю вас.
— Мистер Конолли, сегодня в школе произошел инцидент, который я хотел бы обсудить с вами.
— Да, я в курсе. Джейк рассказал мне об этом.
Я чувствовал гордость от того, что сын делится со мной, и хотел, хотя бы чуть-чуть, похвастаться этим.
— Уж не знаю, что именно рассказал вам Джейк, но сразу хочу предупредить, что речь пойдет вовсе не о наказании кого-либо из этих двух ребят. Мы считаем, что оба они вели себя недопустимо, но, уверен, уже раскаиваются в этом.
— Оба?
Мистер Хартман откашлялся.
— Ну да. Насколько я могу судить, Алекс начал первым. Когда он обидел Джейка, тот дал волю рукам.
— В каком смысле?
— Он толкнул Алекса, мистер Конолли.
От неожиданности я чуть не выронил трубку.
— А что именно тот сказал Джейку?
— Ну-у, он назвал его неудачником. Я поговорил с Алексом, и тот извинился. Я просто хотел быть уверен, что впредь ничего подобного не повторится. Вы со своей стороны можете меня поддержать?
— Конечно, — пробормотал я. — Благодарю вас. Разговор был окончен, и тут до меня впервые дошло нечто очень важное: жизнь Джейка больше не была для меня открытой книгой, как раньше.
Я щелкаю пультом и выключаю телевизор. Алекс Рэйнс. Его образ продолжает маячить перед моими глазами, как напоминание о том, что я не решаюсь произнести вслух. Ведь это — мотив, хоть мне страшно не хочется этого признавать, улика, указывающая на самую ужасную из возможностей. Я отталкиваю ее от себя, не позволяя себе даже думать об этом.
Но подсознание услужливо подкидывает другую картинку: Джейк, скорчившийся в темноте, одинокий и испуганный. Он дрожит, его бледное лицо освещает лунный свет. Слезы текут у него по щекам, и он качается взад-вперед, полный бесконечного раскаяния.
Что лучше? Найти сына или позволить ему убежать, помочь скрыться от правосудия, чтобы он мог начать всё заново где-нибудь на новом месте? Должен ли я выдать сына, или должен помочь сохранить ему жизнь? Неужели Джейк и впрямь стрелял в одноклассников? Но что могло заставить его так поступить? Кто-нибудь издевался над ним? Может быть, Алекс? Этот парень был задирой еще в начальной школе.
Мне надо поговорить с Рейчел. Меня мучают страшные мысли, и я больше не в состоянии их выносить. На самом деле, все это время я не перестаю
