почему-то нет, только тоскливая обреченность. Возгласы предвкушающей крови толпы сливаются в единый звериный рев, кольцо искаженных голодом и яростью лиц напоминает макабрическую бесовскую пляску. Начинается дождь, и Мария запрокидывает лицо, ловя горячечными губами озоновую прохладу крупных капель. Ее привязывают к столбу, больно заламывая руки; босая, она стоит на куче колючего хвороста. Человек в темном наряде палача, вооруженный чадящим факелом, возится под ее ногами, намокший хворост занимается пламенем не сразу. Наконец Мария чувствует колючее прикосновение огня, она слышит собственный сдавленный крик – страшный, надрывный. Она мечется, но веревки только плотнее врезаются в израненную плоть. Толпа на мгновение замирает, молчание кажется ей вечностью. Это торжественная немота воцарившейся справедливости. Кто-то закрывает рукавом нос – запах горелого человеческого мяса вызывает рвотные позывы. Кто-то плачет, но в этих слезах едва ли есть хоть толика жалости к женщине, которую заживо бросили в огромный костер, к ее скручивающейся от жара коже, к ее вспыхнувшим волосам и тлеющему платью. Наконец Мария теряет сознание, боли больше нет. Ее самой больше нет, но почему-то она продолжает видеть и догорающий костер, и столб с обугленной лысой фигурой, и омытую дождем площадь. Толпа начинает расходиться – час поздний, казнь на площади – будничное зрелище, а с рассветом в жизнь каждого наблюдателя ворвется череда привычных дел. Зрители возвращаются в свои дома, жизнь продолжается.
Впервые Мария увидела этот кошмар, когда была еще ребенком. Долго не могла прийти в себя, замкнулась, молчала. За считаные недели веселая живая девочка превратилась в мрачную тень. Она часами сидела у окна, еле заметно раскачиваясь на стуле, и перебирала в памяти подробности жуткого мучительного сна. Стала хуже учиться, забросила секцию большого тенниса, уклонялась от встреч с подругами. И перестала есть мясо. Как только чувствовала запах жареного мяса, стремглав неслась в туалет, падала на колени перед унитазом точно перед священным алтарем, и ее выворачивало наизнанку. В конце концов мать отвела ее к психиатру. И вот тут Марии повезло – молодой доктор оказался поклонником Карла Густава Юнга – основоположника аналитической психологии.
В крошечном северном городке полету мысли доктора было тесновато. На его долю выпадал преимущественно поток людей, страдающих от зимней хандры и нуждающихся скорее в порции витаминов, нежели в талантливом психиатре, настроенном копаться в хитросплетении взаимосвязей их прошлого. Иногда случалось что-то поинтереснее, например, какая-нибудь домохозяйка на сеансе терапии признавалась, что иногда хочет взять тяжелый колун и надвое расколоть голову своему давно опостылевшему мужу. Или однажды застенчивый пенсионер признался в многолетней арахнофобии – боязни паукообразных, которая обострилась с тех пор, как умерла его жена и появилось больше времени для раздумий. Раньше он был всё время занят будничными делами, а теперь внутренние демоны накинулись на него, как голодные псы на кусок брошенного им парного мяса. В страхах и фантазиях пациентов не было ничего необычного – тривиальные случаи, много раз описанные в учебниках клинической психиатрии. Но все же хоть какое-то разнообразие.
И вдруг она… Мария.
Тихая девочка-подросток, которой снились подробности инквизиторских допросов, – это был настоящий дар судьбы и материал для будущей диссертации. Психиатр взялся наблюдать ее бесплатно, что обрадовало скуповатую мать, убежденную в том, что все неврозы и страхи – это следствие переизбытка свободного времени, а вкладывать деньги в мозгоправов – роскошь и дешевые понты, к которым прибегают богачи, чтобы показаться окружающим более сложносочиненными, нежели они есть на самом деле.
Психиатр разглядел в начитанной девочке «свою». Начал он с того, что убедил Марию в ее нормальности, за что потом она была всю жизнь ему благодарна. Если бы не этот романтичный врач, интересующийся не только классикой психиатрии, но и многочисленными версиями «диссидентов от науки», кто знает, как сложилась бы ее судьба.
Для начала психиатр рассказал ей о коллективном бессознательном, об объективной психике и о ноосфере – едином информационном поле Земли. Он рассказал о теории реинкарнации и привел известные науке истории о переселении душ. Не доказанные, конечно, но такие убедительные.
Мария приходила на его сеансы трижды в неделю. Они разговаривали часами, иногда врач вводил ее в гипнотический транс и на диктофон записывал путаные речи девочки. В конце концов выяснилось, что Мария то ли действительно помнит, то ли в совершенстве, без запинки, изобилуя деталями, фантазирует чужую жизнь.
Психиатра она посещала почти год, но в конце концов родители сочли, что это лишнее и что подобный интерес к тонким материям может испортить ее жизнь в реальном мире. Тем более что молодой врач выжал всё возможное из ситуации Марии, включил записи их бесед в свое исследование, переехал в большой город и с лабораторным цинизмом переключился на другие любопытные случаи.
Впрочем, свою роль в жизни Марии он сыграл, привычный ночной кошмар теперь посещал ее все реже, а переживания, которые он после себя оставлял, стали подконтрольными, управляемыми.
Но исчезновение из ее жизни сеансов терапии не означало, что Мария потеряла интерес к женщине, которая ей снилась. Мария выросла и решила найти следы женщины из сна в реальном мире. Мы живем в эпоху информации, поэтому такое желание было вполне осуществимым. Педантичная и въедливая, аккуратная и усидчивая, Мария днями напролет сидела в архивах и искала сведения.
И нашла! Нашла нужную историю!
А может быть, это была другая несчастная – в те годы в Европе сотни напрасно обвиненных женщин заканчивали свою жизнь, заживо сгорая под улюлюканье толпы. Но сознание Марии отождествилось с этой несчастной, скудные материалы допросов которой ей удалось обнаружить среди груды церковных бумаг. Она почти ничего не знала об этой давно казненной женщине, но почему-то легко додумала и ее внешность, и ее жизнь, и ее страшную
