бы, наверное, воспользовалась своим правом на отказ.
Завернув за угол, я увидела источник шума, стоявший ко мне спиной, — и слегонца прифигела. Истерику закатывал не юноша бледный со взором горящим, а здоровенный, похожий на быка мужик за пятьдесят, упакованный очень дорого, но не слишком-то элегантно, если вы понимаете, о чем я. Вопли в исполнении денежного мешка весом почти в центнер выглядели невероятно мерзко: я скромно считаю, что человек, срубивший столько бабла, не имеет права срываться на тех, кому в жизни повезло меньше, но, разумеется, не знаю, как повела себя, если бы оказалась на месте такого вот толстосума.
Собеседница истеричного мужика, немолодая крепкая женщина в белом халате, по виду нянечка или санитарка, стоявшая лицом ко мне, держалась со спокойным достоинством.
— Мне казалось, я разговариваю с воспитанным человеком, — ответила она без малейшего страха или заискивания.
— Ты не понимаешь! — Голос мужика превратился в визг. — Я не просто воспитанный, но и очень влиятельный! Я депутат, кобыла ты безрогая! Я председатель комиссии по…
Я молча выругалась. Блин, не узнала со спины Студнева-пера! Ведь видела же его фотки в Сети, пусть и запечатлевшие совсем иные части тела. И следовало бы сообразить, что отец непременно появится у палаты сына, находящегося между жизнью и смертью. Так что мне сюда приходить не стоило, по крайней мере сейчас, чтобы не нарываться на скандал: старший Студнев наверняка тоже знает, как я выгляжу… Вот ведь дебилка! Это я тут кобыла безрогая, а никак не санитарка. Она-то как раз держалась молодцом — отчеканила абсолютно спокойно, но очень жестко:
— Что вы себе позволяете?! Вы находитесь в реанимации. У себя дома и в Думе командуйте сколько угодно. А здесь пациенты стоят на грани между жизнью и смертью. Поэтому все посетители — хоть президенты, хоть короли, хоть сам Господь Бог — обязаны соблюдать правила больничного распорядка. Я не пущу вас к сыну, пока вы не наденете халат и бахилы.
Я задумалась, что делать. Правильнее всего оказалось бы по-быстрому слинять отсюда, пока меня никто не заметил. Но стук каблуков мог привлечь внимание спорщиков: по закону подлости я начну двигаться именно тогда, когда они оба умолкнут. Поэтому, стараясь действовать абсолютно бесшумно, я вылезла сначала из одной туфли, потом из второй…
— Мне твои бахилы на фиг не сдались! — Студнев-пер верещал так же пронзительно, как самая жуткая из противоугонных систем. — Я по помойкам не шарюсь! И издеваться над собой не позволю! Ты думаешь, я не понимаю, зачем эти ваши дурацкие правила придуманы?! Вы, крысы в белых халатах, так изгаляетесь над обычными людьми, вот и все! А я над собой издеваться не позволю! Мне к сыну нужно! Немедленно!
Я нагнулась, чтобы поднять с пола свои туфли. Бросать их здесь не хотелось: это была очень удобная и дорогая модель.
— Вы же сами сказали, — санитарка хмыкнула, — что вы не обычный человек, а народный депутат. Вот только болезнетворные бактерии живут и на самых народных депутатах — и даже на королях с президентами. Не защищает от них ваш мандат, представьте себе! Тут помогут только белый халат и бахилы. Поэтому, пожалуйста, спуститесь на первый этаж и оденьтесь и обуйтесь там как положено. Потом возвращайтесь, и я проведу вас к сыну… А вы, девушка, не бойтесь! Идите сюда! Вы одеты правильно. Только туфельки с бахилами снова наденьте, ладно? Скажите, кого вы ищете?
Бли-ин! Ой, вот ведь блин блинский! Не успела!.. Я с трудом сдержалась, чтобы не завыть в голос.
Но это было абсолютно бессмысленно, так что я постаралась взять себя в руки. Ничего! Бог не выдаст, свинья не съест! Вдруг Студнев-пер все же не видел мои фотографии? Или меня не узнает? Я ведь сейчас и вправду выгляжу иначе, чем обычно.
— Мне нужно увидеть одного пациента, — произнесла я, стараясь говорить вежливо и уверенно — и как можно дольше тянуть время. — В регистратуре — ах, какая милая женщина там работает! — сказали, что его должны перевести сюда…
— Вы тоже к Студневу? — санитарка ободряюще улыбнулась, а я выматерилась про себя большим петровским загибом. — Вы уже пришли. Осталось буквально два шага по коридору — и все…
Студнев-пер медленно, по-бычьи, развернулся ко мне. Несколько секунд смотрел непонимающе — и я вознесла «чему-то там наверху» благодарственную молитву. А потом багровое, перекошенное яростью лицо исказил настолько дикий гнев, что я просто остолбенела от ужаса. Чести мне это не делает, но что есть, то есть.
Всего два шага — и слоновья туша оказалась рядом со мной. Запястье сдавила железная клешня.
— Это что еще за беспредел?! — завизжал старший Студнев. — Почему к моему сыну не пускают меня, отца, а эту прошмандовку — пожалуйста?!
На самом деле он охарактеризовал меня совсем другим словом — точнее, вся речь депутата представляла собой почти беспрерывный поток мата.
— Прекратите балаган! — рявкнула санитарка негромко, но так, что даже мне стало не по себе. — Мужчина, отпустите девушку и перестаньте вопить. Иначе я вызову полицию.
— Ах ты… — Студнев-пер, развернувшись к санитарке, обложил ее жутким матом, но мою руку из захвата не выпустил, а сама я освободиться не смогла, как ни пыталась. — Ничего, хрычовка старая! Наплачешься еще, меня вспоминая. Но с тобой я потом разберусь, а сейчас займусь этой тварью… — и, обернувшись ко мне, внимательно взглянул в мои глаза.
Только сейчас я поняла, что старший Студнев в дымину пьян. По голосу определить это было невозможно: говорил связно, дикция оставалась
