– Уходим. – Феонил потянул меня за собой.
Мы сбежали вниз, на первый этаж. Отошли к стене. Остальные уже стояли по местам – подальше от стола, под окошками. Неровный круг.
– Что там? – прошептала Эрза.
В пролом заглянул Теор:
– Ходят с факелами вокруг дома.
– Чудесно. – Громбакх перекрутил в руках топор.
– Закрываемся, – скомандовал Тенуин.
Все спешно натянули капюшоны цаниоб. Опустили защитную сетку. Проверили крепления. Последние приготовления были завершены. Оставалось дождаться испытания.
Старуха и сопровождавшая ее девушка еще не спустились, когда Пилнгар стал раздеваться. Небрежно сбросил на пол путевой плащ. Сзади отстегнул тугой ворот. Потянул через себя синюю рубаху. Взъерошив седые волосы, снял ее. Затем стянул серую поддевку. Ослабил шнуровку на путевых баерках.
– А я говорил, все эти зерна до добра не доведут, – хохотнул Громбакх.
– Тихо! – процедила Эрза.
Вслед остальным вещам отправились льняные штаны и белье. Старик встал перед нами полностью обнаженным. На желтой, покрытой складками и пятнами, будто старый пергамент, коже открылись сигвы. Я увидел, что сигвы покрывают и его шею, и его спину.
– Вот тебе и суэфрит. – Охотник тоже был удивлен.
Большой вздернутый нос Пилнгара настойчиво втягивал воздух. Старик приветственно поднял руки, выставив кистевые сигвы. Подержав их так, перевернул ладонями вверх и, приблизив к голове, провел по лицу, будто омывал его невидимой водой.
Сопровождавшая Азгалику девушка, несмотря на повязку на глазах, ни разу не оступилась, шла ровно и уверенно.
Увидев, как они вышли с лестницы и направились к столу в центре зала, Эрза чуть оттянула тетиву.
– Зачем ты пришел? – спросила девушка.
Я был уверен, что первой заговорит старуха, но она даже не пошевелила губами. Смотрела на обнаженного Пилнгара, молчала.
– Спросить о сущности Эха, – спокойно ответил старик, отчего-то смотря не на девушку, а на Азгалику.
– Что ты сделаешь с этим знанием?
Мягкий, но неестественный, будто натужный голос. Без эмоций, без выразительности. Даже вопрос звучал без интонации, как утверждение.
– Я приму его.
– Сколько дней ты сюда шел?
– Я шел сюда с тех пор, как осветилась моя струна. С тех пор, как был создан наш мир. И мой путь отмерен не днями, а шагами.
– Где ты был, когда погасла Старая луна?
– Я был Акмеон.
– Где ты будешь, когда погаснет Большая луна?
– Я буду Акмеон.
– Где мы все будем, когда погаснет Малая луна?
– Мы вспомним свое одиночество.
Пилнгар опять вытянул руки. Повторил омовение. И шагнул вперед, к столу.
Я, затаившись, слушал обмен обрядовыми фразами. Не пытался разгадать их значения, но внимательно следил за всем, что делает старик. А он по- прежнему обращался к старухе. На девушку даже не смотрел. Да и Азгалика вела себя так, будто вопросы задавала именно она.
Из пролома к нам заглядывал Теор. Сжимал в руках снятый с ремня хлястник. Судя по отблескам, падавшим в зал с улицы, личины не остановились – кружили вокруг дома неизменным строем.
Азгалика подошла к столу. Достала из складок дханты плоский мех, горлышко которого было туго перевязано кожаным шнуром. Только сейчас я заметил у старухи две кистевые сигвы: на правой кисти – рассеченная клинком Большая луна, на левой – три полых кружка, лежащих на сетке мелких ячеек.
– Гуар адир адор. Аваа Гуир дор, – неспешно говорила девушка, пока Азгалика раскручивала шнур на мехе. – Ногро’мо ату-ила. Унди’и дор а. Аиаватур ор на Таир, ан таиакарат. Аваа Гуир дор.
Не удержавшись, я шагнул к Миалинте. Шепотом спросил:
– Ты знаешь этот язык?
– Я… не знаю. – Мне показалось, что в голосе Миалинты скользнуло раздражение. – Думаю, это ноагрил. Запрещенный язык. Старый язык, который не стоит вспоминать. И который не стоит слушать.
– Кажется, я уже слышал эти слова.
