Томмота в Якутск по железнодорожной ветке ходила дрезина, и жители Улуу обменивали рыбу с солониной на порох и ружья, из обрывков разговоров узнавали новости о жизни северян и южан.
Люди в Улуу жили на окраине села – понастроили деревянных изб, обнесли хуторок мощной изгородью из бревен. Двухэтажки забросили в первый же год, как не стало света и воды. Уже тогда поняли – пришли тяжкие времена и испытания. Но людям повезло – их поселок, названный в честь главного из якутских духов, лежал в двухстах километрах от Якутска. Сюда не так часто забирались хищники из зараженных северных районов, и земли были относительно «чистыми».
Сильный порыв ветра швырнул в лицо охотника пригоршню снега. Уйбаан вырвался из лап воспоминаний, глянул на село. Над крышами домов вились дымки, поднимаясь к хмурому небу. К вечеру здорово похолодало. Зима в этом году лютует, как морозы нагрянут – так изгородь по ночам трещит, да болота окрестные до самого дна промерзают. Воды днем с огнем не сыскать, приходится снег топить. Ничего, сколько зим пережили, и эту одолеем.
Копаясь в воспоминаниях, Уйбаан неожиданно понял, как давно все это было. Нет в живых ни мамки, ни отца – лежат себе спокойно на тихом кладбище у края леса. Сам он вырос и возмужал, охотником стал, семьей обзавелся. Жизнь течет и катится – вчера только пацаненком по дворам бегал, а сегодня взрослый уже.
У ворот дядя Федор в тулуп кутается, на небо хмурое поглядывает. Сдавил Уйбаану ладонь в меховой варежке, улыбнулся сквозь густые усы. В бороде снежинки застряли, живые глаза-черносливины смотрят на парня.
– Отворяй, дядь Федь. Пора.
– Ну, ни пуха, ни пера булчут[9], – пробасил мужчина, сдвигая тяжелый засов.
– К черту, – Уйбаан улыбнулся в ответ и полез в сарай у стены, выволок охотничьи лыжи. – Поглядывай, скоро буду.
– Вань, ты это… возвращайся давай, – задушевно попросил мужчина. – Нормальным.
– Добро. Ты, если я того… патрон не трать на меня, – Уйбаан встал на лыжи. – Под лопатку ножом – и все.
– Да ну тебя, с твоими шутками, – отмахнулся дядя Федя, и борода его затряслась. Скрипнули петли, и тяжелые ворота отворились. Охотник махнул рукой мужчине и вышел за ограду.
Куда ни глянь – вокруг нетронутая снежная целина поля. Впереди громоздится темная стена тайги. Кажется, что тучи ползут так низко над сопками, что задевают их своим брюхом. Ветер-мелятник гнет, тащит поземку, и клубы белые так и танцуют вокруг охотника, завиваясь в спирали. Смеркается быстро – вроде недавно светло было, а глядь – и сумерки подкрались незаметно.
Уйбаан остановился передохнуть у маленькой рощи. Встал под прикрытие деревьев, перевел дух. Тут не так сильно задувает, и деревню отсюда еще видать. Скоро уж и совсем стемнеет, а чучуна только в темноте приходит. Недолго осталось ждать.
Охотник вдруг вспомнил, когда люди впервые узнали о чучуне. Наверное, уж лет десять минуло, как не больше. Раньше про него только в сказках рассказывали. А как чучуны появились, так старухи потом трепаться стали, что это злые духи, которых люди в лесу своей войной потревожили. Вот и принялись они человеку мстить. Помнил Уйбаан, как матери детишек чучуной пугали. Летом да весной он в берлоге спит, а как морозы да метели начнутся – просыпается да к людям идет. Как только стемнеет, в избах все двери на замки заперты – чучуна около села ходит. Да и изгородью деревню обнесли – не от волков и медведей. Волки-медведи – зверье знакомое, с ними давно управляться научились. А как чучуну извести – еще надумаешься, поломаешь голову.
Еще батька чучуну бил. Знатный охотник был, да тоже закопали несколько лет назад за Увалом. Ум да ловкость у охотников в почете, да противник в тот раз хитрее оказался. Только ружье от батьки осталось да альбом со старыми фотографиями. Опасная охота, в селе-то всего три охотника за чучуной вместе с Уйбааном. Дядька Лэгэнтэй совсем уж старый, года два как не охотится – ноги почти не слушаются. А второй, Антон, третий месяц как хворает. Вот и получается, что, кроме Уйбаана, некому идти. А лесорубы уже в лес не суются – опять следы недалеко от села видели, боятся.
А чучуна – он страшный, что ни говори. И Уйбаан сам боялся его, хоть и убил уже четверых. Чучуна поймает – и словно в голове покопошится, а потом человек обезумеет. Вернется в село – вроде нормальный, а после точно полоумным станет и начнет людей убивать. Зверь приходит потом, да падаль только собирает. Так и в Верхней Амге было лет пять назад – там чучуны местных охотников задурманили, а те потом своих же и перерезали. Никого не осталось, только ветер по берегам Амги пыль да кости катает.
Бегут тучи косматые по своим делам, снег все сильнее пляшет. Вот уж темнота укутала окрестности, точно покрывалом. Ну, все, пора обход делать. Длинная пика в рукаве, отточенная, как шило, – уже четыре сердца звериных на нее нанизано. Уйбаан стиснул зубы. Ведь из-за этой твари лохматой он Оленьку три года назад потерял. Вместе с воспоминаниями и ненависть лютая снова подкатила. Во рту «стальной зуб» язык холодит. Сам Уйбаан попросил местного знахаря дядю Никиту зуб ему вытащить, а потом специально себе железный клин выточил. Как на чучуну идти – «стальной зуб» под язык. Без него охота верной смертью обернется.
Шурх-шурх. Лыжи идут плавно, снег поскрипывает под ногами. Тянутся два следа, как братья-близнецы. Луна щербатая за плотными тучами схоронилась – выглянет, а потом точно испугается и снова спрячется, будто непогоды боится. Все ближе молчаливая стена тайги. Вот и мысли все куда-то ушли, даже страх немного отступил.
Уйбаан вдруг замер, почувствовав слабость в ногах. Казалось, они сделались ватными и непослушными. Потом нега разлилась по всему телу. Охотник
