номер тридцать – двадцать семь!
Аркадий вспомнил. Молодая блондинка. Глубокие васильковые глаза, пухлые губки, курносый носик. Интересная особа. Голос мягкий, тихий, приятный. А сама была такая грустная.
Почтальон заговорил:
– Любимый Ванечка, передаю тебе это письмо, так как каждую минуту думаю о тебе. Как же это тяжело – жить с нелюбимым человеком и не иметь возможности обнять тебя! Надеюсь, что я когда-нибудь смогу вырваться из лап этого солдафона и приехать к тебе. Я до сих пор помню те прекрасные четыре дня в марте, когда мой упырь уезжал в командировку, и мы жили с тобой как муж и жена. Я помню твои крепкие руки, которые меня ласкали, твои губы, твои глаза… Он мне приносит домой то часики, то браслет золотой, то кольцо с камнем. А я понимаю, что все это он забирает у арестованных. Мне противно, но приходится брать. Если бы ты знал, милый, как мне противен он сам и все его подарки! Береги себя, Ванечка, ведь тебе приходится на поверхности рисковать жизнью. Но знай, что я тебя люблю, каждый день молюсь за тебя и жду встречи с тобой…
– Хватит, – сказал особист каким-то надтреснутым и усталым голосом. – На этом наши литературные чтения и закончим. Аркадий Степанович, я вижу, что вы – честный бизнесмен, в вашей информации нет ничего противозаконного. Но мы просто обязаны были все проверить. На минувшей неделе мы тут одного типа задержали, за нежные места прихватили – он и раскололся, что оборонительную линию рисовал.
– Да, я в курсе, мне ваши люди говорили, – ответил Аркадий, старясь казаться спокойным.
– Оказался шпионом с Красной линии, – продолжил Клещев.
– Я все понимаю и никаких претензий к вам не имею.
– Вот и отлично.
Клещев дважды надавил на кнопку. В кабинет вошел молодой офицер в чине старшего лейтенанта.
– Барсуков, отведите Аркадия Степановича на платформу, – Клещев брезгливо покосился на мокрые штаны почтальона. – На таможне больше не досматривать. Все проконтролировать лично, затем мне доложить.
– Все будет сделано в лучшем виде, господин капитан, – кивнул офицер. – Разрешите выполнять?
– Выполняйте.
Старлей с почтальоном ушли.
Клещев встал из-за стола.
Вот, значит, как! «Любимый Ванечка! Надеюсь, что я когда-нибудь смогу вырваться из лап этого солдафона! Люблю тебя, молюсь за тебя и жду встречи с тобой!» Да, Светочка, не ожидал. Кому ты там письмишко отправила? Добрынинская, палатка номер двенадцать? Выясним, пробьем по своим каналам, с кем ты там мне рога наставляешь. «Мой упырь уезжал на четыре дня в командировку…» Точно, в марте нас на усиление бросали – ждали прорыва с южного направления. «Как же это тяжело – жить с нелюбимым человеком и не иметь возможности обнять тебя». Я тебя из навозной кучи вытащил, отмыл, одел, обул, в люди вывел, а ты так со мной?
Спасибо Аркаше Фраерману и его блокнотику. Кстати, надо бы подумать, как этого парнишку можно в своих целях использовать. Хотя… Мальчонка без стержня. Только увидел кровянку – сразу обделался. «Гвозди бы делать из этих людей…» – это явно не про него.
Ладно, об этом подумаем позже. Сейчас дадим почтальону свалить со станции, а затем организуем покушение на жену заместителя начальника службы безопасности госпожу Светлану Игоревну Клещеву. Горе молодого вдовца будет безмерным!
А спустя некоторое время разберемся и с неким сталкером Ванюшей со станции Добрынинская. На поверхности, знаете ли, сейчас очень опасно. Не все возвращаются.
Ганза находится в окружении врагов, убийствами у нас здесь никого не удивишь. А все спишем на коммуняк. Или на Рейх. Да хоть на Нестора! Не впервой такие делишки проворачивать. Собаке – собачья смерть!
Дмитрий Манасыпов
ДЕД
Река лениво перекатывала зеленоватые волны. После Войны река стала шире и глубже. Солнце пробивало ее толщу метра на два, где-то на три, но не больше. Золотистый песок светился только у берега. Дальше была тьма.
Скопа, невеликая птица-рыболов, крутила круги где-то над ее серединой. По странной случайности, ни одна из них не изменилась. Разве что чуть подросли. Птица зорко высматривала добычу, замечая любое движение в глубине. И сейчас только хищница видела темный длинный силуэт метрах в двадцати от берега песчаной косы.
Черное гибкое тело могло оказаться кем угодно. Хоть утопленником, хоть редкой здесь белугой. Но даже скопе хватило памяти, чтобы понять – кто
