последнего слабенького щелчка вашего пульса. И человек, еще недавно бывший одним из нас, станет опасен даже после смерти. Станет готовым инкубатором, который надо будет сжечь. И порой – пусть и редко – еще живым. Так что, мои милые курсанты…
Удар должен быть резким, сильным и точным. И не думайте, просто бейте. Да, именно вот так, умница, девочка. А вот теперь на-ка, возьми платок и водичку. Ну… поблевать можешь вон там, за кустиками. И вы, ребятки, тоже, если захотите. Но в порядке очереди.
Вот про такое он не молчал. Про такое он говорил, говорил и говорил.
– Дед?
Семен, оказывается, стоял рядом все это время. Беда… прям беда. Задумался, ну в точности как его собственный дед. Только тому лет было куда больше.
– А?
– В девять встреча с летунами. У больших пирсов.
– Спасибо. Не опоздаю, не переживай.
– Как Ванька?
Дед улыбнулся. Внуков, которых не было… пока не было, он ждал.
– Хорошо. Они там у себя молодцы, налаживаются. Думаю, Сём, скоро все пойдет как надо.
– Привет передавай. Ну, все, спать пойду. Три часа, а мои.
– Давай, Сём, чтоб утром без происшествий.
– Так точно.
Хороший парень. Да как все они, погодки, что родились и выросли или перед, или сразу после Беды. Тем, кто родился раньше, пришлось хуже. Хотя взрослые частенько справлялись куда бедовее. Сколько их ушло по собственной воле, не выдержав? А вот дети выжили, те, кто сильнее. И умнее. И, что немаловажно, везучее.
Без них, без деток, многого бы не было. Смог ли бы он, Дед, пройти тот первый путь до сельской больницы, если бы не температура у Ваньки? То-то и оно, что, давай, не ври сам себе, из-за того же Семена мог бы и не дойти. Хотя… снова не ври, ведь дошел бы. Потому как сейчас каждый – Галахад, рыцарь Круглого стола, рыцарь без страха и упрека. Здесь, где все как на ладони, дерьмо не спрячешь.
А дети… Дети дали им сил. Впрочем, как и всегда. Как в те счастливые годы, когда задержка зарплаты казалась трагедией.
Может ли плавиться асфальт? Ну, фактически? Я не знаю. Сегодня такого нет и близко, сегодня солнце все так же высоко, но зато есть ветерок. Такой, знаете ли, свежий, приятный и все такое. Если стоять в тени, как я вот сейчас, так вообще хорошо.
Дымлю, прикурив одну от другой. Это очень вредно. Много ем, да так, что размеры скачут только вверх. А это еще хуже. Мне все так же нравятся красивошоколадные ноги, только теперь уже у одной определенной женщины. Не вопрос, что меня запросто заинтересуют еще какие-то, но насколько и как? Говорят, что думать надо головой, а выбирать сердцем. Сердцем выбирать невозможно, это мускул, гоняющий кровь по сосудам. Мне проще поверить в то, что где-то на уровне диафрагмы во мне живет легкая, в несколько перышек, душа. И выбирать именно ею.
Кручу головой по сторонам, высматривая самое нужное и необходимое мне существо на свете. Думаю о том, что происходило за последние несколько лет. Вижу все и ничего. С высоты своего не самого большого роста, прожитых лет и лишних килограммов можно увидеть вселенные и не заметить маленького комара. Но если найти какой-то якорь, который сможет дать возможность остановиться в безумном беге жизни вокруг, то останется только взять в руки псевдоастролябию и гипотетический секстант и найти точные координаты.
Мир вокруг слишком большой, чтобы познать его, и слишком маленький, чтобы не обращать на него внимания. И тот самый трамвай, последние сколько-то лет постоянно суетящийся на одном и том же маршруте, – может стать якорем для кого-то. Но не для меня.
Мой якорь, вихрастый, зеленоглазый и коричневый от солнца, которое он так любит, смотрит на бело-красный трамвай, чешскую ленивую таксу, пыхтящую потом и испариной в открытые окна. С высоты своих шести лет и седла нового велосипеда, вспоминая и смеясь над самим собой, бывшим таким глупым и несмышленым три года назад, он поворачивается ко мне, показывает пальцем в сторону мерно катящейся железной колбасы и смеется, показывая дырки на месте выпавших зубов:
– Пап, смотри! Т-р-а-а-а-м-в-а-а-а-й!!!
Его пацанва трамвай, даже и прогнивший, ни разу не видела. Им поезд, что у летунов, кажется чудом. Вот лодки – это нормально, и все тут. А поезд – чудо. Господи Боже! Бедные дети, живущие среди одной огромной Беды. Дети, никогда не получавшие «просто так» плитки шоколада, пусть тот и не шоколад вовсе. Дети, никогда не державшие в ладони веревочку от воздушного щарика, украшенного надписью «С днем рождения!». Дети, не посмотревшие «Машу и Медведя».
Про это приходилось молчать. Просто молчать, и все. Зачем? Потому что, мать вашу…
Потому что тот же Семен как-то нашел пачку журналов «Максим». Семен, любивший Танюшку, замечательную чудесную Танюшку, ночью ушел куда- то по коридору торгового центра. И Дед, не выдержавший и отправившийся к нему ночью, слушал его очень долго.
Про то, что Таня не заслужила шрам от удара щучьего пера на щеке и шее. Про то, что ее руки можно спокойно вытереть наждаком, и не останется
