– Садись, конечно, Паша. Ну что, как сходил?
– Нормально сходил. Нашел аккумуляторы. Много. Можно будет с группой в следующий раз выдвинуться, забрать. Люди еще нужны будут и лодка, чтоб не таскать по переправе.
– Это хорошо. Людей найдем, не проблема. Когда идти думаешь?
– Не знаю. На днях, – Шуруп внимательно изучал носки ботинок.
– Паш… – замялся староста. Видно было, что разговаривать со сталкером ему неудобно. Он помолчал секунду, а потом, решившись, продолжил – как в воду прыгнул. – Паш, ну пойми! Ну, нельзя было по-другому! Нельзя! Все оставшиеся двести жизней на кон поставлены были! Мы двадцать лет тут валандаемся. Для чего? Чтобы вот так вот, глупо… Да и ты видишь, как получилось-то? Ушли же они…
– Иван Николаевич. А если бы там ваша внучка была? – Шуруп впервые поднял голову и взглянул в глаза старосте. – Что бы вы тогда делали, а? Молчите… «Ушли». А куда они ушли? Куда тут вообще можно идти? К кошакам на прокорм? Или помирать от голода и радиации? Ушли… Да, Николаич. Ушли. А могли бы жить. Но вам же тяжело было подождать, – сталкер махнул рукой. – Пойду я.
– Паш, постой, – уже в спину раздался тихий голос. Сталкер повернулся к старосте.
– Ты там, наверху, ничего не видел? Никаких следов? – голос старосты дрогнул.
– Нет.
Шуруп резко вышел из каморки, изо всех сил стараясь не хлопнуть дверью.
В первый раз болезнь проявилась три недели назад. Заболел мальчонка, сын Колотовских. Парень был бойкий, хоть худой и бледный – как и все, кто родился после войны. Темные пятна на руках появились. Сначала думали, что в плесень влез где-то. Отправили в медпункт. Оказалось – не плесень. А вот что это было – никто сказать не мог.
Врачи в убежище под «Лугансктепловозом» попали из районной больницы, что находилась аккурат напротив завода, на другом берегу Луганки. Бомбарь у них был совсем аховый, вода сочилась, герма не работала. Растащили там все на фиг, как и везде в больницах государственных. А что не растащили – то само сгнило и износилось без ухода. Строилось-то когда? В общем, тех, кто выжил – вояки забрали. Они тогда еще в рейды регулярно катались. Так у убежища появился свой медперсонал. Несколько медсестер, хирург – целый заведующий отделением, два терапевта и патологоанатом выжили благодаря Льву Георгиевичу – профессору-инфекционисту. По-настоящему умному мужику, который и возглавил новообразованное медицинское отделение. Выволокли из больницы, что могли, и устроили лазарет в дальнем углу. Потом, когда закончились работы по прокладке ходов к соседним убежищам, что были под каждым цехом, лазарет откочевал подальше. В целом, можно сказать, что у «тепловозовцев» была медицина. Только вот когда Андрюшку Колотовского к медицине той отправили – они только развели руками. Не плесень. И вообще – непонятно, что это. Нечто, «тепловозовской» науке неизвестное.
Потом пятнами пошли родители Андрюшки. Ирония судьбы. Мать его как раз медсестрой была. А отец – Седой. Тридцатилетний старик, как шутили над ним в убежище, один из сталкеров Шурупа. Началась паника. Когда еще трое перекочевали из своих каморок в лазарет, Андрюшка умер. Алена, мать Андрюшки, вынести этого не смогла и ночью вскрыла себе вены скальпелем. Седого пришлось успокаивать. А потом один из успокаивавших его сталкеров издали показал Шурупу руку в пятнах, простился и ушел на поверхность, не желая загибаться в лазарете. К тому моменту заболевших было уже под тридцать, а умерли пятеро. Осунувшийся Лев Георгиевич только разводил руками. Он, единственный из персонала, добровольно остался с больными. Остальные отсидели положенный карантин и переместились в убежище.
Шуруп, Кастет и четверо оставшихся сталкеров днями напролет рыскали по окрестным больницам в поисках препаратов, затребованных инфекционистом. Только все без толку. Лев Георгиевич весь почернел. Одной из причин этого было огромное темное пятно, закрывавшее половину лица. Сам Шуруп ходил злой, дерганый, срывался на всех по поводу и без повода. Его Вероника переселилась в лазарет следом за Андрюшкой. Восьмилетняя девочка никак не могла понять, почему она не может остаться с дядей Пашей, и плакала, когда два солдата, затянутые в ОЗК и противогазы, уводили ее в лазарет. Все пять дней в карантине Шуруп просидел, уставившись в угол. Когда карантин закончился – ушел на поверхность. А когда вернулся – в убежище уже приняли решение.
– Вы понимаете, что этого делать нельзя? – впервые в жизни Шуруп орал на старосту. – Это наши люди! Люди! А вы их собираетесь…
– Паша, тихо, тихо. Не горячись, – Иван Николаевич выставил перед собой руки, будто пытаясь успокоить сталкера. На деле же он просто испугался, когда, отшвырнув в сторону попытавшегося преградить ему путь солдата, Шуруп ворвался в его кабинет.
– Паша, я обо всем поговорил со Львом Георгиевичем. Он все понимает и говорит, что выход найти ему не удается. Он не знает, что это за болезнь, Паша. Мы не можем так рисковать, пойми!
– Вы собираетесь убить живых людей! Просто так – взять и убить восемнадцать человек…
– Семнадцать, – поправил его староста.
– Кто?! – Шурупу будто с размаху заехали под дых. Он внимательно посмотрел в глаза старосте, боясь увидеть там ответ.
– С Вероникой все в порядке, – староста понял, какую глупость сморозил, и поправился. – Ну, насколько может быть в порядке.
