Без обид.
– Я совсем не сплю. А во вторник согласилась лететь обратно в Сиэтл.
– В Сиэтл? – Никки поворачивает ко мне голову. – Можно с вами?
– Думаю, нельзя, дружище. Побудешь с дядей Шоном. Напиши ему сообщение. Он точно придумает что-нибудь классное, – прикрывшись ладонью, я снова икаю. Это все от нервов.
– У дядя Шона слишком много работы. И мне больше нравится проводить время с вами. Но, конечно, я для вас обуза, с которой нужно возиться.
– Вовсе ты не обуза, с которой нужно возиться! Если хочешь знать, я к тебе привязалась.
– Ха, – отвечает он. – Ну, меня и мама никуда с собой не берет.
Я ставлю кино на паузу и сажусь ровнее.
– Ну хорошо. Это конфиденциальная информация, но… я не могу взять тебя с собой, потому что буду участвовать… барабанная дробь… в шоу «Рискни»! – пронзительно кричу я, сама того не желая. – Вряд ли двенадцатилетних туда пускают.
– Хватит врать-то! – Олли подпрыгивает.
– Хорош гнать! – Никки опрокидывает тарелку с попкорном.
– Это последнее условие моего контракта с продюсерами. Они приберегли его для меня как сюрприз, – я двигаю пальцами, изображая дурацкие кавычки, о чем тут же жалею. Да это просто эпидемия кавычек! – К тому же другой участник заболел малярией, и ему пришлось выйти из игры.
– Господи! – только и говорит Олли.
– Нет, малярию он подцепил не на шоу, – говорю я, собирая рассыпанный по простыням попкорн обратно в миску. – Просто неудачное стечение обстоятельств.
– Ну пожалуйста, ну возьмите меня, – умоляет Никки. – Помните тот эпизод, где десятилетний парень отличал ядовитые ягоды от неядовитых?
– Смутно, – говорю я, а потом вспоминаю: – А, ну да, но он был гением. Он знал все разновидности ягод в мире.
– Хотите сказать, я – не гений?
– Гений. Своего рода, – я смеюсь.
– Ну пожаааааалуйста! – Никки падает передо мной на колени и молитвенно складывает ладони.
– Хорошо, поговорю с ними, – уступаю я. – А тебе придется поговорить с мамой. Не забывай, вообще-то я не несу за тебя ответственность.
– Ураааааааа!
– Я в шоке от того, что в тебе таится, – говорит мне Олли. Потом добавляет: – Если папа узнает, он тебя убьет.
– Подумаешь, – я ухмыляюсь, стараясь как можно лучше изобразить отца, – все когда-нибудь умирают.
Он так хохочет, что падает с кровати.
Никки засыпает на моей подушке, и я его не бужу. Олли приглушает свет и погружается в свое вечернее чтиво: «Как сила ежедневной молитвы помогла мне восстать из пепла: путь звезды баскетбола от героина к героизму», а я слушаю, как дышит Никки. Я хочу погладить веснушки, бегущие от одной щеки к другой; хочу заправить ему за уши непослушные волосы; хочу крепко обнять его и сказать, что мир больше не поступит с ним так жестоко, как поступил когда-то. Но я знаю – такого нельзя обещать, и я не смогу отвести беду, как не смог его папа, как не смогла его мама; поэтому я, положив голову на локоть, просто смотрю, как его грудь поднимается и опускается.
Удивительно, как много может вынести душа. В этом, может быть, мы с папой согласились бы.
В жизни случается дерьмо, сказал бы он. Однажды июньским утром ваш муж может решить, что пора сделать перерыв в отношениях. Девушка, которую вы пригласили улететь с вами в другой город, может вам отказать. Ваш отец может пойти на работу, а с неба упадут четыре самолета, два здания рухнут, и он никогда не вернется домой.
В жизни случается дерьмо. Ваша жена уходит к женщине. Ваш учитель подставляет вас, когда приходят федералы. Не важно, есть ли на то причины. Потому что, наверное, это даже не имеет значения. Может быть, мой отец неправильно задал вопрос и построил карьеру на неправильных ответах.
Вот какая истина открывается мне, когда я слушаю дыхание Никки, его порывистую ярость, и после всего дерьма, которое случилось, я задаю себе такие вопросы: И что? Что дальше? Что теперь?
34
Нет. Но я начинаю думать, что это не такая уж и плохая идея. Если вы дадите мне направление, я с радостью соглашусь.
Я все еще работаю над собой.
Я все еще работаю над собой. (Еще я не умею оставаться в одиночестве. И принимать собственные решения. И вообще принимать решения. Но, к
