слушали. Это был мой шанс, и я повелительно и резко крикнула: «Войдите!»
Дверь тут же захлопнулась – так быстро, что на этот раз громко хлопнула; в ту же секунду дуло револьвера поднялось и уставилось на меня.
«Тихо! – раздался яростный шепот. – Это угощение – для меня одного. Тот, с кем я его разделю, умрет!»
Я попыталась продолжить петь, но внезапно меня охватил такой ужас, что я вынуждена была приложить руки ко лбу, чтобы только прийти в себя. В это момент я услышала, как щелкнул замок входной двери – очевидно, горничные ушли.
Я посмотрела на официанта. Он ухмылялся со злобным восторгом. Совсем обессилев, я опустилась на пол, и тогда псих произнес, вращая глазами: «Для меня одного! И немедленно! Весь этот завораживающий музыкальный восторг от голоса мастера сцены! – Он наставил на меня револьвер. – Вставай, “поющая субретка”! Пой! Пой для меня! Пой ради спасения своей жизни!»
Поразительно, как правильно использованный револьвер способен вдохнуть новые силы! Знаю только, что, когда у меня будет мой собственный театр, я подарю такой ассистенту режиссера. Это будет быстрая и чудесная помощь!
– Правильно! Правильно! – с энтузиазмом одобрил рассказчицу ассистент режиссера. Она же улыбнулась и продолжала:
– Итак, я быстро встала и продолжила петь песню с того места, где остановилась. Нельзя было шутить при данных обстоятельствах. Я пела так хорошо, как только могла, а псих подхватывал припев с радостным пылом, которого я не понимала. Мне очень хотелось впиться в него ногтями!
Когда он пропел хором со мной всю песню дважды, я начала уставать. Для меня это была не шутка, и если бы дикая игра не казалась мне вопросом жизни или смерти, я бы не могла продолжать. Когда я запротестовала, официант нахмурился, и его рука с револьвером поднялась. Несколько секунд подумав, он сказал: «Можешь пять минут отдохнуть от пения, но продолжай играть».
Я подчинилась и, подумав, что какая-нибудь веселая мелодия успокоит официанта, заиграла шотландский рил[31]. Выбор оказался удачным, потому что он начал щелкать пальцами и топать ногами, отбивая ритм. Все это время мой мозг лихорадочно работал, и у меня мелькнула мысль, что я бы могла при помощи музыки заставить этого типа двигаться так, как я хочу, а то и придумать какой-нибудь способ избавиться от него. Эта мысль внушила мне такую надежду, что почти полностью овладела мной, и я начала смеяться. Но как только мои пальцы остановились, рука с револьвером вновь поднялась и раздался повелительный шепот: «Играй, иначе тебе конец!»
Природа – это природа, а необходимость – это необходимость, и полагаю, что истерика – это результат борьбы между ними. Во всяком случае, я продолжала играть рил и при этом все время хохотала, вращаясь на табуретке. Вскоре меня прервал новый приказ: «Время!»
Я оглянулась; дуло револьвера смотрело на меня.
«Пять минут прошло, “поющая субретка”, делай свою работу! Следуй своему призванию! Упражняйся в своем искусстве! Пой!»
«Что мне петь?» – в отчаянии спросила я, и он ответил с сардонической улыбкой на лице: «Пой опять ту же песню. У тебя будет время придумать что-то другое, пока будешь ее петь!»
Что делать, пришлось мне подчиниться. Раньше эта песенка казалась мне очень забавной, хоть и немного заунывной, но теперь я воспринимала ее как полную унылой чепухи фальшивку – сентиментальную, пустую и грубоватую. После того дня я уже не могла исполнять ее без тошнотворного чувства унижения.
– Конечно, конечно! – произнес трагик, но на него все зашикали, и он умолк. «Поющая субретка» с упреком взглянула на насмешника и продолжала:
– Вскоре псих-официант подошел ко мне ближе и прошептал: «Не останавливайся! Если хоть на секунду замолчишь, тебе конец. Вот идет Фриц, я слышу его шаги».
«Должно быть, у него прекрасный слух, – подумала я. – Но безумцы все такие…»
«Когда он откроет дверь, скажи, что ты разучиваешь песни и тебя нельзя беспокоить. Помни, я за тобой слежу! Стоит тебе запнуться, и вы с ним обречены! Я на все способен! Эта музыка – только для меня, и я об этом позабочусь!»
Псих ушел в спальню, оставив дверь слегка приоткрытой. От наружной двери его нельзя было увидеть, но он меня видел прекрасно, и я его тоже. Его револьвер целился мне в голову, а на злобном лице застыло мстительное, угрожающее выражение. Я понимала, что этот человек убьет меня, если я не буду делать то, что он хочет, поэтому, когда Фриц открыл дверь, крикнула как можно любезнее – есть какая-то польза в театральном образовании: «Я репетирую, Фриц, и не хочу, чтобы мне мешали. Мне ничего не понадобится, пока не вернется мадам».
«Гут!» – любезно отозвался Фриц и сразу же удалился.
Затем мой безумный друг вышел из спальни и сказал, скаля зубы в мрачной ухмылке: «Что ж, ты продемонстрировала смелость и мудрость, “поющая субретка”; теперь пой!»
Итак, я все пела и пела; спела все песни, которые могла вспомнить, пока совсем не выбилась из сил: мне с большим трудом удавалось сидеть прямо, а голова моя кружилась. Маньяк же все больше впадал в безумие. Так как я пела все тише, он целился в меня из пистолета и заставлял продолжать под страхом смерти. У него начало дергаться лицо, глаза бешено вращались, а губы конвульсивно дергались, когда он кричал яростным шепотом: «Продолжай! Пой! Пой! Быстрее! Быстрее! Быстрее!»
Да, он заставлял меня петь все быстрее и быстрее, отбивая ритм своим револьвером, пока я не начала задыхаться. До определенного момента меня
