– Коль скоро, молодой человек, вы изволили проверять эмоциональную реакцию моего клиента на некоторую информацию, то я требую сейчас же огласить причину смерти Ивана Березина, дабы избавить клиента от еще одной противоправной проверки.
– В чем же мы нарушили его права?
– Самим фактом эмоциональной проверки вы ставите под сомнение правдивость слов Юрия и намекаете на его причастность к смерти женщины. Доказательной базы для подобных подозрений вы не имеете.
– Хорошо, – Сан Дмитрич кивнул. – Иван Березин умер от потери крови после ранения, нанесенного электрической гильотиной. Теперь отвечайте на мой вопрос.
– Нет, я не знаю эту женщину, – Малахов отодвинул фотографии.
– Ее звали Катерина Петровская. Вам знакомо имя?
– Нет.
– Взгляните на эту карточку, – следователь протянул ему фотографию с детьми. – Кого-нибудь на ней узнаете?
– Нет, – Малахов покачал головой. – Но знаете, похоже, это старое фото. Эти дети, вероятно, выросли.
– И?..
– Мой клиент не узнает ДЕТЕЙ на фото, – ответила за него Ольга. – Но если вдруг выяснится, что Юрий видел кого-то из них уже взрослым и не сопоставил с детским изображением, то это не может быть трактовано как сокрытие фактов.
– Понял. Вопросов больше не имею. Мой сотрудник перепечатает протокол допроса и заедет к вам на работу за подписью.
– Лучше уж я к вам заеду. Оставьте адрес.
Следователь протянул визитку. Мы встали из-за стола. Проходя мимо адвоката, Дим положил ей руку на плечо.
– Ольга, я могу отвезти вас, куда хотите. Раз уж по нашей вине вы извлечены из утренней постели.
– Спасибо, воздержусь, – сухо сказал она, однако ладонь с плеча не сбросила. – Я на машине.
Пару секунд Дим смотрел ей в глаза, затем убрал руку и вышел.
* * *
На улице следователь констатировал:
– Дрянь.
– А я вот не согласен с вашей оценкой ситуации, – молодцевато провозгласил Дим. – Ничуть не дряннее, чем можно было ждать. Или, вернее сказать, не дряньше.
– Он врет, этот свидетель. Складно, зараза. Так, что не подкопаешься. Но врет же!
– Сан Дмитрич, положа руку на сердце. Вот как на духу вам скажу. Свидетель говорит в пользу самоубийства. Записка на кухонном столе Березина – в пользу самоубийства. Запертый засов – тоже в пользу самоубийства. Слово «ничтожество» типографской краской – в ту же копилку. Выходит, что все гармонично так, стройным хором поют про суицид. Все кроме вас, Сан Дмитрич.
– Ну да. Это ты верно говоришь. А то, что невинный человек хранит в телефоне номер отличного криминального адвоката, и тот по первому зову за двадцать минут прилетает – это тебе не странно?
– Нет. Адвокату может быть масса объяснений. Может, этот Малахов – серый кардинал троещинской мафии. Может, он анашу завозит вагонами. Может, тещу позавчера зарезал. Все это аморально и неприятно, особенно для тещи. Но не дает ничего подобного ответу на вопрос: как пройти сквозь запертую на засов бронедверь?
– Я не понял, ты его что, выгораживаешь что ли?
– Нет, Сан Дмитрич. Я только утверждаю, что сейчас у нас нет совершенно ничего против этого человека. Ни малейших объективных доказательств его причастности к Березину. Одно лишь нежелание верить, что человек может отрубить себе руки, да еще неприязнь к высокомерному Малахову.
– Тут согласен, – буркнул следователь. – С уликами плохо. Значит, будем работать. Идем, старшина.
Отошел было от нас, потом вернулся.
– Дим, что дала твоя проверка, на которую так вызверилась адвокатша?
– А ничего не дала, к сожаленью, – Дим развел руками. – Его поле чуть вздрогнуло при моих словах – довольно слабо, слабей, чем следовало бы. Но энергетика у Малахова вообще тусклая, так что вялая реакция для него может быть нормой.
– Ладно. Держите в курсе.
Когда они уехали в служебной «ладе», Дим спросил:
– Владя, а твоя машина где?
– Там, на стоянке, – я указал рукой в сторону.
– Отлично. Пошли, в кабине потрепемся немного.
Подошли к моей «тойоте». Дим вдруг сказал:
