Я назвал имена-отчества и сел напротив него. Марина осталась стоять. Это она хорошо сделала: ее положение причиняет неловкость директору.
– Нам нужно узнать о вашем бывшем ученике, Юрии Малахове.
Тут он помедлил, покряхтел и спросил:
– Простите, уважаемые, вы из какой организации?..
Хм. Разумеется, я мог предъявить ему «корочку», в которой значится громогласное «прокуратура». Но ведь задача не в том, чтобы посверкать документами. Красные «корочки» – не оружие пситехника.
– Пётр Игнатьевич, – с оттенком укоризны улыбнулся я и чуть повел глазами вверх.
Директор снял очки и поглядел на нас уже помимо стекол.
– Из министерства, что ли? Я не предупрежден…
По голосу было ясно, что не в предупреждении или отсутствии оного дело. Просто он нам не доверяет. Я промазал мимо окна и пытаюсь войти в стену.
– Предупреждать не обязаны, – холодно ответил я, съезжая в область грубого, не изящного волевого давления.
Старичок поежился, быстро напялил на нос очки, словно спрятался за ними.
– Мы не уполномочены разглашать. Можете осмотреть архив, если желаете.
– Архив осмотрим, разумеется. Но имеем также несколько вопросов.
Я ощущал себя следователем, директор ощущал меня следователем, и это было паскудно. С кем люди говорят наименее охотно – так это со следователями.
– Если надо, отвечу, – процедил директор, ясно давая понять, как именно он ответит. По два-три слова на каждый вопрос, не больше.
Вот тут Марина с размаху брякнула на стол свою сумку и принялась рыться в ней, извлекая на свет божий мобилку, блокнот, упаковку колготок, кошелек, банан.
– Черт, где же оно запропастилось… – приговаривала сквозь зубы. – Простите, Владимир Николаич, куда-то я ее засунула… Сюда же клала, точно помню!..
– Кого засунула?.. – подыграл я.
– Бумага… ордер этот… мы же должны предъявить… черт бы ее!
К горке вещей на столе прибавилась косметичка, тощая книжонка Стивена Кинга, пачка влажных салфеток и авторучка. По губам директора пробежала улыбка.
– Да не трудитесь вы!.. Я же сказал: отвечу.
– Ну как же так!.. – Марина упорно продолжала раскопки. – Была – и не стало! Вот растяпа, господи!..
Она ляпнула на стол блистер аспирина, матерую связку ключей, перочинный ножик и напоследок – какую-то красную тряпку. Прежде, чем директор опознал в тряпке женские трусики, Марина ойкнула и швырнула их назад в сумку. Шлепнулась на стул и обхватила голову руками.
– Простите, Владимир Николаич, я – полная дура. Позвольте, позвоню в Киев, нам пришлют факсом. У вас есть факс, Петр Игнатьевич? Да, вот же он, что я спрашиваю.
Она схватилась за трубку аппарата. Старичок мягко остановил ее:
– Не нужно звонить. Мы тут сами обойдемся, собственными силами.
– Нельзя так, это неправильно, Петр Игнатьич. Мы вас как будто не уважаем: явились с улицы и расспрашиваем. Ищейки какие-то.
– Да нет, я так не подумал…
– Подумали! Я бы и сама подумала: кто такие, чего явились?! Вот же я дура. Целую ночь трястись по рельсам – и без толку. Самое главное забыла… – она сбилась и безо всякой связи сообщила: – Знаете, в поезде так душно. Вроде, октябрь, должно быть прохладно – а в вагоне прямо парилка. Зачем они так топят?.. Вы любите поезда, Петр Игнатьевич?..
Тогда директора прорвало. Он рассказал, что лет десять уж не ездил поездами, и на то есть причина. Дети живут в Миргороде, туда ходит маршрутка, а брат – на Камчатке, туда не то что поездом, а и самолетом не особо долетишь. И в отпуск Петр Игнатьевич давно уже не ходил. Им с Ниной (Нина – супружница его, сорок два года уже в браке) не хочется никуда ехать. Привыкли они к Полтаве, да и годы не те. Сейчас если развести всю эту канитель – выбрать курорт, достать путевки, потом купить билеты, потом еще собраться, добраться – так это больше устанешь, чем отдохнешь. Такой отпуск тяжелее работы получится, вот они и не ездят. Разве что денька на три за город, на участок. У них там на берегу Ворсклы дачка – ну, вроде избушки на курьих ножках. Еще в восьмидесятые получили шесть соток, вот и…
Я слушал и чувствовал себя, конечно, полным идиотом. Пятый – речевой – центр у старичка светился? Светился. Значит, поговорить любит. Человек он маленький? Маленький. Тревожный? Тревожный. Надломленный? Не без этого. Значит, с кем он будет говорить охотно? С тем, кого не боится. Доверять он станет тому, кто слабее, глупее, младше, кто в чем-то даже несуразен, бестолков. К нему надо было подходить снизу, а не сверху! Директор детдома!.. На виду же лежит. Вот Марина и впала в детство, насколько смогла…
