га-га-га… ты не злись, но смешно же… га-га! В убийстве… га-га-га… фуф!
Переводит дух, вытирает лоб, отлепляет задницу от телевизора.
– Идем, покажу.
Шаркая шлепанцами, бредет к отцовской комнате. Есть пара секунд, чтобы принять решение: одернуть или пойти следом? Я иду, на всякий случай, держась за его спиною.
– Убийца… га-га! – усмехается Саша Мазур, открывая дверь.
Полковник в отставке Олег Мазур лежал на тахте лицом вверх. Одна рука на груди, вторая плетью свисала к полу. Одеяло сползло в сторону, оголив желтую ступню. Щеки ввалились и заросли щетиной. Неподвижные глаза пялились в потолок. Телевизор, бубнящий у стены, не вызывал даже малейшего движения зрачков. Передо мною был мертвец. Прошло немало времени прежде, чем я заметил: ребра Мазура слегка поднимаются под одеялом. Дышит.
– Что с ним? – спросил я глухо.
– Отдыхает… после убийства. Га-га.
Я подошел поближе к лежащему, Марина следом за мной. Конечно, она сделала то же, что и я: прищурилась, обострила сенсорику, пытаясь рассмотреть свечение энергетических центров. Ничего. Темнота. Лишь слабое, едва заметное мерцание нижнего центра – тень жизни.
Я провел ладонью над глазами Мазура. Зрачки не двинулись вслед за рукой, но расширились, когда на них легла тень. Рефлекс сохранился. От больного исходил кислый запах мочи и застарелой грязи.
– Ну, что скажешь, начальник: был он третьего дня в Полтаве?.. Может, еще в Африку слетал? Или нани… ик… на Ниагару?
– Прекратите, – прервал я куда мягче, чем прежде. – Мы не знали.
– А могли бы, раз уж следователи. Медкарту бы глянули… Он полгода уже. Экий секрет!
– Клиническая депрессия? – спросила Мари.
– Угу.
Саша кивнул на журнальный столик у изголовья тахты. На нем, кроме бутылки воды и пульта от телевизора, лежало несколько коробок лекарств. Марина просмотрела их.
– Антидепрессанты. Все начаты. Регулярно принимает?
– Когда удается впихнуть… То еще развлечение.
– Он что, сопротивляется?
– Неа… Но глотать ему лень. А жевать – и подавно. Он и дышит, знаете, без особого желания.
– Почему вы держите его дома?
– Это Тернополь, детка… Как найдете здесь нормальную психиатричку – дайте знать.
– Весной началось?
– Угу. В марте.
– Что произошло?
– Хрен знает.
– Это как?
– Да никак! – Саша огрызнулся неожиданно зло. – Не знаю я. Он тогда жил не здесь, а у себя. Я приезжал иногда. Однажды зашел – и вот… Врачи сказали: стре… ик… стрессовое переживание, травматический опыт. Я пытался выяснить: какой, блин, травматический опыт у отставного полковника? Котенка… ик… на дороге сбил? Или увидел, как девочка в песочнице плачет? Не ответили.
– А что он сам говорит?
Саша выпучил глаза.
– Что говорит?.. А вы побеседуйте. Расспросите его… ик… о жизни, о чувствах. Он вообще любит поболтать. Не заткнешь!
– Мы попробуем, – серьезно ответила Марина и присела на корточки у тахты.
Заглянула в глаза Мазуру и замерла. Прикипела к нему взглядом и начала гаснуть. Поразительное зрелище. Вот ее центры светятся, как обычно: ярко, мощно. Волевой – ярче других, затем витальный, затем речевой. А вот начинают затухать, темнеют, растворяются, исчезают… и я не вижу больше ничего, кроме физического тела. Марина превратилась в восковую фигуру, в мумию, замершую у изголовья больного.
Младший Мазур не мог видеть энергетику, но и он ощутил перемену. Нахмурил брови, буркнул:
– Она… эээ… в норме?
Капля энергии прилила к волевому центру Марины – к переносице. Тонкая светящаяся нить протянулась к лицу Мазура, влилась в его центр воли, будто связала больного с Мариной. Потом она очень медленно повела головой – и зрачки Мазура двинулись вслед за ее зрачками. Больной чувствовал контакт и пытался его сохранить.
