Старушек было две. Очень разные внешне, но восхитительно одинаковые рисунком дефектов психики – буквально сестры по неврозам. Про себя я назвал их Левая и Правая.
Левая сказала:
– Раньше-то было… о-оой!
Сокрушенно уронила ладонь и покачала головой. То ли раньше было плохо, то ли сейчас еще хуже, но в любом случае дело дрянь.
Правая добавила:
– У, да. Это, вот это вот, недавно построили… Сарай этот.
Она указала сморщенным носом на «Фуршет».
– А что здесь находилось раньше? – спросил я.
– А?.. Чегой?..
– Говорю: что здесь было до «Фуршета»?
– У… Этот вот был, как же его… – Правая наморщила лоб и принялась вспоминать. Было ясно, что сам объект помнится ей хорошо, а вот название вылетело из памяти. – Этот, такой… для детей…
– Дети были… о-оой! – кивнула Левая.
– Имеете в виду, интернат?..
– Чегой?.. А, интернат, да. Интернат…
– А какой он был? Много ли детей? Как с ними обходились?
Чем хороши старушки – никогда не ставят под сомнение твое право на вопросы. «Кто ты такой? С чего это выспрашиваешь?» – такого от них не услышишь. В их глазах все ясно: ты молодой, потому глупый и не знаешь ни черта, вот и задаешь вопросы.
– Ну, какой… – Правая потерла подбородок. – Он, вроде, для этих был… беспризорников.
– Да не беспризорников, – вмешалась Левая, – а детей преступников. У кого родители сидят в тюрьме, тех, значит, сюда…
– Или вообще померли, – добавила Правая.
– Много было деток?
– Чегой?.. Много?.. Да не, чего много! Какое много! Там их человек десять было или двадцать… Меньше двадцати.
– О-ой, – вздохнула Левая.
– Что-то не так?
Левая издала смешок:
– Поживешь с мое – все у тебя будет не так! То бок болит, то ноги не гнутся, то не видишь ни черта… Как проснешься, так и думаешь: что же сегодня заболит новенькое?..
– А с детьми как оно было? В каких условиях их содержали?
– Да хорошо у них все было!
– Хорошо?
– У, да. То еще при советской власти было… Не, не при советской, но кадры еще старые. Умели работать. Я их начальника знала, интерната этого. Он был этот… как его… полковник, кажись.
– Да, полковник, – угрюмо кивнул я.
– Хороший мужик был, – сказала Правая и уважительно протянула: – У-ууу!.. Он знал, как их держать в узде, этих преступников малолетних. Они у него, это вот, по струнке ходили – любо-дорого. Иногда если выйдут на прогулку – их редко выводили за ворота, но бывало – так шагают ровненько, в рядочек, никто не балуется… Прямо шелковые дети были.
– Ой, да… – подтвердила Левая. – Хорошо их воспитывали, теперь так не умеют… Когда у себя там за забором игрались, то не видно, как они. Забор был высоченный, бетонный, метра три… Вон такой, как там, возле липы. И еще колючка сверху. Когда играли, так ни одного крика через забор!.. Вели себя спокойно, тихо, мирно. Говорили очень вежливо. Никаких там драк или слез… Им годиков по семь-восемь – а тишина, как в библиотеке…
– Шелковые дети?.. – уточнила Марина.
Ни Правая, ни Левая не ощутили змеиного яда в ее словах.
– У, да, воспитывали их на славу! Из такого вот паскудного семени растили нормальных людей! Хорошие там педагоги работали, все эти вот… психологи. А главный был полковник, военный человек, жесткий. Иначе и нельзя! Эту мелкую шваль надо твердо держать, в ежовых рукавицах. Иначе вырастут бандиты или эти вот… наркоманы.
– О-ой, – сказала Левая, – хорошо шло, да плохо кончилось.
– Чем?
– Чем?.. Детскими гробиками, вот чем! – выплюнула она со злобной радостью. Знайте, мол, как оно в жизни бывает. – Вон там вот стояли, шесть штук.
