– Клоун, – повторил Акопыч. – Коверный, для начала. А ты что, даже не догадывался?
Артем подумал и покачал головой. Гудинян ушел, они со стариком остались наедине.
– Я собирался стать жонглером. Думал, меня к этому готовят. Или, может быть, немного акробатом… не знаю.
Старик усмехнулся.
– Клоун делает в цирке все, любые специальности ему подвластны. Ты увидишь.
– Как Дворкин?
– Дворкин так себе клоун. Не хочу обижать Славика, но это правда. Он ничего не хочет от искусства, он всего добился для себя. Делает привычные номера, а дальше – хоть трава не расти. Ты видел его выступления?
Артем кивнул. Дворкин был раздражающий клоун, смешащий, но не смешной. Часто пошлый. Громкий.
Но кое-что у него получалось по-настоящему здорово. Вот этот номер с зонтиками…
– Если увидишь еще, заметишь, что с каждым разом номер становится хуже. Опрощается. Забалтывается. Затирается. Когда выбираешь для себя «мне незачем развиваться, главное, держать достигнутый уровень», очень скоро ты скатишься до самоповторов. А там и до халтуры рукой подать.
– Дворкин… он…
– Да, – Акопыч кивнул. – Увы, он уже позволяет себе выступать на «отвали».
– Поэтому вы с ним не разговариваете?
– Не только. Характер у него, знаешь ли… – старик не договорил.
– Он собирался на войну.
Акопыч покачал головой, покряхтел. Сухие его пальцы были почти прозрачными.
– Это верно. Может, я в нем ошибался, – сказал он задумчиво. – Не считал его храбрецом. Впрочем… как-то же он стал клоуном? А эта профессия требует настоящей отваги. Ты поймешь. – Акопыч покряхтел, пригладил брови пальцем. – Давай начнем. Для начала – нужно найти тебе образ. И подобрать сценическое имя. Это сейчас самое важное. От этого будем… ээ… делать все остальное.
– Просто «Артем» не подходит?
Акопыч с жалостью улыбнулся.
– Если только ты собираешься выступать на детских утренниках.
– Где? – поразился Артем.
Старик поморщился.
– Ладно, не бери в голову. Старое выражение. Но имя нужно другое. Думай. Нет, сначала один вопрос… – он посмотрел на Артема в упор. – Ты вообще хочешь быть клоуном?
В голове Артема сталкивались и разлетались тысячи мыслей, смешались в единую кучу цвета, вспышки, запахи и обрывки воспоминаний. Образы. Гул аплодисментов. Розово-черное трико Лахезис… желтый мячик…
– Больше всего на свете, – сказал Артем. И вдруг понял, что говорит правду.
– Это правильно.
Старик начал объяснять свою задумку:
– Ты тощий, и грустный, и нервный, и музыкальный – это прекрасно. Как Леонид Енгибаров. И даже чем-то похож на него внешне. Можно сыграть на этом. И ты умеешь играть на пианино, это важно.
– Енги… Как там? Кто это?
– Енгибаров. Его называли «клоун с осенью в сердце». Великий был артист. Великий! Юрий Никулин и Олег Попов были великолепны, любимы, всем известны – и все же великим я назову только Леонида Енгибарова. И Чарли Чаплина, конечно.
– Чарли Чаплина даже я знаю, – сказал Артем. – Мне отец рассказывал, как он с малышом стекла бил. Только я не понял, зачем их вставлять обратно.
Акопыч вздохнул.
– Ох, малыш. Дорого я бы дал, чтобы показать тебе фильмы Чаплина. Но, увы, сейчас это почти невозможно. У человечества было такое великое достояние – культура! А все просрали, все. Все полимеры, просто все.
Последнюю фразу Артем не понял, но общий смысл сказанного уловил. Очень грустно, да.
Артем вздохнул. На миг ему до слез стало жаль себя. Жаль, что он никогда не увидит даже частички того, чем жили люди до Катастрофы. А в следующую секунду он почувствовал гнев. По какому праву они лишили его всего этого? Зачем уничтожили самих себя, свою планету и все то прекрасное, что создали сами?
– Земля умерла, это верно, – сказал Акопыч. – Но пока жив хотя бы один человек, живет искусство. Давай начнем сначала. Работаем, клоун.
– Работаем.
