Полумрак собора – красный с золотом, неестественный – действовал на него, как наркотик. «Что они тут, склад марихуаны сожгли? – подумал Убер в сердцах. – Напаникадилились в честь Конца Света?»
Он шагал, не чувствуя ног и тела.
Сознание мутилось. Тяжелый тусклый блеск золота. Кровавые тени перед глазами. Убер замотал головой, земля вокруг норовила уплыть и свалиться сверху. Со всего размаху. Тяжелая такая Земля, охрененный шарик. Да что ж такое… Убер разлепил веки. Ветер просто с ног валит… Снова сомкнул.
– Убер! Ты чего остановился? – Герда толкнула его в спину. Он поднял голову.
– Просто я ничего не вижу.
Храм пустил в дело тяжелую артиллерию. Вскоре ослепли все, кроме Комара. Причем Герда и Таджик – что-то смутно видели на расстоянии вытянутой руки, Ахмет различал свет и тень, и только Убер полностью погрузился во тьму, без проблесков.
– Золото, кровь и слепая вера, – прокомментировал скинхед. – Все, что нужно людям. Добро пожаловать в христианство! Комар, давай.
Владимирец кивнул. Задача усложнилась, но, в принципе, осталась прежней. Зато вопрос с дисциплиной снялся автоматически.
Они пошли – медленно и осторожно, положив одну руку на плечо соседа. Караван слепых, ведомых безумцем. Шлеп, плюх, плюх. Кто-то начал клевать носом.
«Они так опять заснут, – подумал Комар. – Черт».
– Слушай, Убер. Ты слышишь меня?!
Скинхед слепо зашарил перед собой свободной рукой. Поднял голову.
– Да?
– Все хотел спросить… А что там было, тогда, в цирке? Почему Асисяй нас отпустил?
Убер неожиданно засмеялся. Страшно – в кровавом сумраке слепой человек смеется. Какое-то безумие, подумал Комар. Хотя очень в духе Убера. Герда покосилась в сторону скинхеда, но ничего не сказала.
– Вот чего у тебя не отнимешь, Комар, так это умения вовремя задать вопрос. Ты уверен, что хочешь поговорить об этом прямо сейчас?
Я-то не уверен, подумал Комар. Но если Убера не отвлечь, мы можем все тут остаться.
– Уверен.
Они продолжали идти. Медленно, по шажку, переступали в кровавой жиже. Плюх, плюх, плюх. Эхо. Караван слепцов.
– Хорошо, слушай. Представь, давным-давно, до Катастрофы жил один грустный мим… – Убер медленно брел, держась за плечо Комара. Шлеп, плюх, шлеп, плюх. Слепые идут.
– Кто такой мим?
– Клоун, который не говорит. Назовем это так для простоты. Настоящий мим, от бога, может рассказать все о жизни, не говоря ни слова. И при этом тебе будет адски смешно… и чертовски грустно. Так вот, жил был себе один мим. Он стал очень знаменитым, на всю страну, а потом на весь мир. Он придумывал и ставил номера и спектакли, люди смеялись и плакали, потому что это было настоящее искусство…
У него был знаменитый номер – телефонный разговор между мужчиной и женщиной. Номер об этих отношениях, невероятно смешной. Это оттуда взялось слово «Асисяй». Грустный клоун играл его один.
А в городе П. был цирк. Это был большой и прославленный цирк, но к тому времени – ужасно устаревший и провинциальный. И знаменитого клоуна попросили это исправить. Восстановить былую славу цирка. Клоун с радостью согласился. Он не боялся работы и всегда хотел сделать настоящее цирковое представление. Он взялся за этот цирк. И только когда взялся, понял, что задача эта – непосильная. Задача в разрыв.
Потому что в каждом цирке есть крысы. А крысы, скажу вам по секрету, не выносят, когда им мешают хорошо питаться.
Комар дернулся. Перед глазами у него встала картина – серая крысиная волна заливает манеж, перехлестывает через бортик. Ненависть, ненависть, ненависть в маленьких глазках.
– Крысы? – голос его дрогнул.
– Да, брат Комар, крысы. Конечно, это были люди… но по сути крысы. Крыс было много. Крысы кусали, жрали, крысы выбрали своего Крысиного короля. Кажется, у него было три головы? Или четыре? Неважно. Важно, что недовольные объединились против клоуна и объявили ему войну. Мстили исподтишка и жаловались повсюду. Обратили на грустного клоуна недовольство властей и прессы. Врали, подличали, обвиняли. Сыпали говно в суп.
