И Ахмет понял, что сейчас умрет. Благословен тот, в чьей руке… Царь закрыл глаза, приготовился. Он забыл, что там дальше. Коран вылетел из головы, весь, целиком – как пуля. Ни слова не осталось.
Закрыл глаза и снова увидел – как тогда в детстве, на поверхности…
Тварь из тумана. Громадная двуногая фигура, с головой на уровне четвертого-пятого этажей, идет по улице. Треск и грохот, лопнувшие стекла, раздавленные машины. Если бы маленький Ахмет мог рассказать, о чем он тогда подумал…
«Интересно, где у него руки?»
Проход между домами наполнился грохотом. Крррак. Бух.
Великан раздавил очередную машину. Отец закричал зло и яростно, и потянул маленького Ахмета за собой… И вот они бегут… В следующий миг холодный металл коснулся лба, и Ахмет открыл глаза.
Он снова был в каморке, пахнущей сыростью и убийственной свободой. А к его голове приставлен пистолет.
– Готовься к смерти, царь, – сказала Илюза.
Глава 12
Цирк
Цирк все дальше уходил от фронта на юго-запад города. Здесь, на дальних станциях, войны словно и не было…
И все же она была. Совсем рядом. В лицах женщин, в глазах детей. В отсутствии мужчин на станциях… В суровых проверках, которые стали еще суровее.
В том, как люди, приходя в цирк, жадно веселились, словно в последний раз.
От войны никуда не денешься. Но можно забыть о ней хотя бы на то время, пока идет представление…
На Электросилу их долго не пускали. Циркачи с повозками и баулами ждали в тоннеле перед блокпостом. Питон с еще одним циркачом ходили договариваться с местными властями, но что-то долго не склеивалось. Охрана блокпоста вела себя нагло и расслабленно. Питон уходил и возвращался, становясь все мрачнее с каждым разом. Уносил с собой какие-то мешки. Его замедленные гипнотические движения стали стремительнее и резче, словно он вот-вот набросится на кого-нибудь в молниеносном прыжке.
И этому кому-то будет точно несдобровать.
Но Артем всего этого не знал. Он уже привык к прозвищу «шнурок», «салага» и «оболтус», привык к ежедневным занятиям с Акопычем, привык к метле и швабре, лопате и канатам. Привык делать все и – отдавать каждую свободную минуту занятиям. Неважно, устал Артем или нет – Акопыч, старик, жевавший кашу последними уцелевшими зубами, словно кролик, был неумолим. В минуты тренировок он скорее напоминал не кролика, а тигра в помеси со стаей Павловских собак.
Каждое утро, перед занятиями, старик повторял как мантру:
– И сказал он: я буду учить вас, а вы будете учиться. И сказал он: а кто попробует уклониться, того буду бить хворостиной и жечь раскаленным железом, пока не вразумится он или пока не умрет. Так сказал некто, кого ты счел достойным наставлять нас.
Пока цирковой караван ждал в тоннеле, они с Артемом нашли закуток, затеплили карбидку, расстелили тонкий старый мат и начали репетицию.
Акопыч был сухонький, сосредоточенный старик с живым морщинистым лицом и цепкими руками. Именно этим руками он бил по шее Артема, когда замечал, что тот клюет носом… или не прилежен… или хочет заниматься чем-то другим.
– Смотри! – говорил Акопыч раздраженно. – Раз ты сейчас не здесь, работу за тебя должен делать кто-то другой. А мы этого в цирке не терпим. Здесь каждый занят своим делом. Но за ним присматривают старшие.
– Что еще за старшие? – не понял Артем. Иногда старик начинал говорить загадками.
– Молчи, остолоп! Еще раз!
Артем выпрямился, натянулся. Затем присел и вытолкнул себя вверх, махом рук запуская тело в сальто назад. Сгруппировался в верхней точке… и не успел. Земля медленно пролетела перед его носом и ударила в колени. Ох!
Боль была невыносимая. Слезы выступили, потекли по лицу. Артем понял, что плачет. Плачет, как девчонка!
Он заставил себя собраться. Надо прекратить этот потоп. Поднялся на ноги, немея от боли, выпрямился, но слезы продолжали течь.
– Я сейчас, – сказал он. Всхлипнул. – Сейчас, подождите… Сейчас. Сейчас. Я…
Артем плакал и не мог остановиться. Обида была такой жгучей, что в груди сжималось.
Обида. Рана, нанесенная гордости.
Единственное, отчего он действительно мог заплакать. Момент его слабости.
– Я сейчас…
Слезы высохли. Артем упрямо поднялся, хотя колени сразу же запросили пощады. Артем встал, выпрямился.
Старик смотрел на него и что-то жевал. Потом кивнул.
