Я боялся, что мысли, как яркий сон, потускнеют и забудутся, и тогда снова придется начинать всё сначала.
Протянув руку к Натаниэлю, я потряс его за плечо. Он зажмурился от моего прикосновения, а потом резко открыл глаза и сказал то, что я почему-то ожидал услышать меньше всего:
– Привет!
– Привет, – эхом ответил я, с такой интонацией, словно только что вернулся из невероятно далекого путешествия.
– Как ты себя чувствуешь?
– Чувствую… – снова повторил я, стараясь понять, что ощущаю в данный момент, а потом произнёс удивленно: – Я чувствую тишину.
– Тишину?
– Да, – радостно подтвердил я. – Голоса… они… они больше не перебивают друг друга.
– А я, – Натаниэль вдруг улыбнулся. – Я ведь теперь тоже слышу их.
Я хотел сказать язвительно, что сочувствую, но его слова прозвучали так, как будто он мечтал услышать от меня что-то хорошее или хотя бы почувствовать одну сотую долю его собственного восхищения мной.
– Ты и так особенный, – мне стало смешно от того, что Натаниэль ждет от меня одобрения, словно маленький ребёнок, который научился чему-то необыкновенному. – И чтобы быть особенным, тебе совершенно не обязательно слышать голоса.
Он хотел что-то ответить мне, но не успел, потому что дверь в комнату открылась, и к нам заглянула его мама.
Почему-то в этот момент я увидел в ней не взрослую женщину, а ту самую маленькую девочку, которую Александр велел мне оберегать в его отсутствие.
– Я должен кое-что объяснить, – тихо сказал я, обращаясь скорее к пятнадцатилетней Ангелине, чем к натаниэлевской маме, которая села рядом со мной на кровать. – Он просил сказать тебе правду, потому что Александр очень любит тебя. Любит настолько, что спас тебе жизнь, когда весь мир отказался бороться. Поверь, если бы существовал какой-то другой способ, Александр не поступил бы так, – я вздохнул, негромко пересказывая самое главное из того, что видел. – Понимаешь? Но он настолько сильно любит тебя, что отказался ради твоего спасения не только от музыки, но и от самого себя. Помнишь сказки о звёздах и путешествиях во времени? Это Александр. Он заботился и оберегал тебя, даже когда был далеко. Ты… ты прощаешь его?
Мама Натаниэля не плакала, внимательно вслушиваясь в мой сбивчивый монолог, а потом встала на ноги и, закрыв рот рукой, словно пытаясь сдержать крик, быстро вышла из комнаты. Я посмотрел на Натаниэля, почему-то ожидая увидеть осуждение в его глазах.
– Не беспокойся, всё правильно, – удивительно твердо произнёс он. – Это их история. И мама заслужила знать правду. Если бы у неё был выбор, я уверен, она хотела бы услышать то, что ты рассказал. Но… ты сам не жалеешь о том, что узнал?
– Нет, – я отрицательно покачал головой. – Ни одного мгновения. Я знал правду с самого начала. С детства. Просто не мог вспомнить. Вспомнить о том, что Фаллен – это я.
Дверь в комнату снова открылась, и к нам на цыпочках вошла Алиса.
– Мама больше не грустит, – прошептала она, обращаясь куда-то в бесконечность. – Но теперь ты должен поехать с ней к Александру, хорошо?
– Хорошо, – не смея спорить или сопротивляться её бесконечно правильным и важным словам, согласился я.
Она улыбнулась и, повернувшись к Натаниэлю, вдруг спросила:
– Можно ещё детальки?
– Можно, – он подошёл к ящику стола и достал несколько частей пазла со стены, которые Алиса, встав ногами на его кровать, удивительно быстро добавила в пустые окошечки. – Осталось, – она пробежалась пальцами по картинке, – 95 частичек. Это… примерно две главы, да?
– Ага, – Натаниэль кивнул и посмотрел на меня. – Видишь, это фотография, как моя книга. 2000 пазлов. 2000 предложений. Осталось дописать совсем немного. – Он протянул мне фиолетовую папку. – Но ты всё равно можешь прочитать.
Я знал, что вижу папу в последний раз.
Теперь он просто лежал на кровати, рядом с которой стояла нетронутая порция еды и чашка с водой.
Александр почти не светился, а только мерцал тусклым сероватым огнём. Но даже в этом бледном свете я видел прекрасное сияние восемнадцатилетнего папы, играющего на скрипке для Ангелины.
Перед моими глазами в одно мгновение пронеслись тысячи моментов, связанных с его музыкой: первая скрипка, первое собственное произведение, слёзы неудач и радости, вдохновения, отчаяния – его бесконечная борьба с собой ради чистых и математически-идеальных нот, способных изменять мир в лучшую сторону.
Я мог слышать эту невероятную музыку в любую секунду. В ней было именно то, что Александр просил меня запомнить: всё самое чистое и удивительное, что было в его жизни, то, чем родители обычно хотят поделиться со своими детьми.
У нас с ним не было целой жизни – всего несколько мгновений. Но нам хватило и этого.
Мама Натаниэля медленно подошла к кровати и села рядом с братом. Я не знал, что именно она скажет, и мне казалось, что если бы они могли поговорить лично, всё было бы гораздо проще. Ведь в разговоре можно сначала накричать, а потом расплакаться и обняться, но ответом Ангелине в любом
