Мне безумно хотелось, чтобы Натаниэль сию же секунду оказался рядом со мной, чтобы я уговорил его не дописывать книгу. Мне до боли отчетливо представилось, как я рассказываю ему то, что видел во сне, как злюсь на него и кричу, но даже в мыслях он лишь грустно улыбался в ответ, не соглашаясь с моими словами и прощая мне то, что я не могу смириться с его смертью.
Я точно знал, что никакие доводы не убедят его отказаться от этой книги. Мне даже показалось, что Натаниэлю в каком-то смысле хочется умереть за неё, считая, что в таком случае она обретет ещё больше смысла.
Настоящим Писателем можно стать только после смерти – это звучало достаточно романтично, чтобы он в это поверил, и расскажи я Натаниэлю, что его книга стоит целой жизни, он с радостью допишет её, ни секунды не сомневаясь, что так и должно быть.
Я вышел из дома, крепко сжимая в правой руке фиолетовую папку.
Мне было настолько необходимо поговорить с Натаниэлем, что я даже не удивился, когда мы столкнулись с ним на улице перед моим подъездом.
Приближался вечер. Солнце, только недавно светившее мне в окно яркими лучами, устало опускалось за облака, превращая наши с Натаниэлем тени в длинные узкие линии, напоминающие стрелки часов, собирающиеся отсчитать последние минуты этого дня.
Я беззвучно вздохнул, стараясь одновременно вспомнить весь ужас моего сна и, наоборот, забыть его, исправив все ошибки.
Мне казалось, что я знаю, как сделать это, как спасти Натаниэлю его драгоценную жизнь.
Он смотрел на меня, как обычно, с интересом, сияя невообразимым оттенком какого-то космического цвета. Я снова не мог найти подходящее слово для описания этого свечения, но на этот раз я и не пытался это сделать.
Гораздо больше мне хотелось протянуть руку и сказать тихо: «Ты настоящий» – почти так же, как когда-то Натаниэль произнёс, обращаясь к Фаллену. Его интонация была бы сейчас самой подходящей для моих слов.
Недовольно отбросив эту мысль, я нахмурился – она слишком противоречила тому, что я собирался сказать, и от этого было непривычно больно.
– Привет, – я сердито посмотрел на Натаниэля.
– Привет, – он мгновенно посерьёзнел, стараясь соответствовать моей интонации.
– Я прочёл твою… – мне захотелось подчеркнуть равнодушное отношение к натаниэлевской книге. – Твою… работу. Она… Не думай, что я считаю её чем-то плохим, но… – свободная рука сжалась в кулак так, что побелели костяшки пальцев. – Но… ты не имеешь права писать о том, чего не знаешь. Возможно, всё это и неплохо, но я не разрешал тебе сочинять обо мне истории. Тем более такие… – Я постарался придумать как можно более обидное слово. – Такие… неправдоподобные. Ты на самом деле считаешь, что я говорю и думаю именно так, как ты пишешь об этом? – Я рассмеялся почти искренне, сверкнув на Натаниэля презрительным взглядом. – Нет. Я совершенно не такой, и, если честно, мне не нужны твои гениальные произведения со мной в главной роли. Скажи, тебе в глубине души не кажется, что твоя книга не стоит тех сил, которые ты в неё вкладываешь?
Я проговорил всё это быстро, с какой-то невероятной жестокостью, такой, что не поверить в искренность моих слов было почти невозможно.
Ужаснувшись, я всё же спокойно вслушался в недоверчивый вопрос Натаниэля:
– Ты правда так думаешь?
– Не важно, что я думаю, – я со скучающим видом посмотрел сквозь него, продолжая говорить, не меняя холодной интонации. – Твоя книга – это нечто отвлеченное, в чём ты можешь помечтать быть самим собой. Или даже создать себе нового меня. Но… Ты живёшь в сказках. Придумал идеальный мир с идеальными людьми, которые говорят и думают так, как ты хочешь. Так ведь легче, правда, чем жить в настоящем мире, где ты пока никто?
Я издевательски усмехнулся, а мои слова упали на землю, как будто весили тысячи килограммов, и хотя после этого наступила тишина, они ещё долго звучали в наших головах с такой же грубой и снисходительной интонацией, с какой были произнесены.
Натаниэль не поднимал грустно опущенного взгляда, поэтому я не мог понять, что он чувствует и о чём думает.
По моему телу пробежала судорога, такая же, как в тот день, когда я вытер белым рукавом кровь с губ и посмотреть на Натаниэля, держащего в руках странички с распечатанной первой главой, и мне снова захотелось исчезнуть, лишь бы только не находиться с ним рядом.
Я резко протянул Натаниэлю его книгу, с таким видом, словно собираюсь её выбросить. Он немного растерянно забрал фиолетовую папку из моих дрожащих рук.
За спиной осталась звенящая тишина, нарушаемая лишь трехсекундным пиликаньем домофона с красной надписью «ERROR».
Прислонившись к холодной стене, я сел в полутьме подъезда и обхватил голову руками, чувствуя, как все во мне наполняется ледяным разочарованием.
Предатель. Я настоящий предатель, потому во всех моих фразах, сказанных Натаниэлю, было слишком много презрения.
Я не спасал ему жизнь. Было бы безумием полагать, что после моих слов он разочаруется в своей книге.
В Натаниэле совершенно точно не было обиды или злости на меня, скрывающих за собой простую и эгоистичную мысль: «Ну, раз так, я не буду больше ничего писать!» Если он и расстроился, то расстроился из-за чего-то другого, но я не мог понять, из-за чего именно.
Это было как-то связано с тем, что я не дал ему времени поделиться со мной какой-то важной новостью. Важной для нас обоих.
Я почувствовал, что мне снова необходимо попросить у Натаниэля прощения, без глупых объяснений или ненужных оправданий. Просто сказать ему «Прости меня» так, чтобы он всё понял. Я знал, что он обязательно поймёт.
