случае было бы молчание.
– Я прощаю тебя, – тихо проговорила мама Натаниэля, снова превращаясь в ту тоненькую и бледную пятнадцатилетнюю девочку. – Глупый, ты думал, я не пойму тебя. Ты… Ты думал, что только ты любишь меня. Но я тоже любила тебя больше жизни. Я могла стать тебе другом. Что бы с тобой ни случилось, я бы приняла тебя таким, какой ты есть. Думаешь, я не видела гнев и равнодушие отца? Не чувствовала вечную потерянность мамы? Я тоже боролась с ними всю жизнь, а моей настоящей семьей всё детство был только ты. Скажи, ты представляешь, как безумно сложно мне было, когда ты исчез? Честное слово, я… я никогда не думала, что ты уйдешь из моей жизни. Вот так, не сказав ни слова. Даже не попрощавшись. Как будто я не имела значения, как будто ты никогда в жизни по-настоящему не доверял мне. Но… но я прощаю тебе твоё молчание. Я прощаю тебя за то, что ты не дал мне возможность показать, как я любила тебя тогда и как люблю тебя сейчас. Ты тоже прости меня.
– Когда я допишу книгу, я умру, – Натаниэль сообщил мне об этом так, словно напомнил о чём-то решенном нами вместе когда-то давно.
Он сказал это совершенно обыкновенным тоном, даже не ожидая от меня ответа.
Я с удивлением посмотрел на Натаниэля, пытаясь до конца осознать смысл его слов, а потом почувствовал какую-то отвратительную горечь, словно его смерть была уже предопределена, и мне нужно было лишь безразлично кивнуть в ответ, заговорив о чём-нибудь другом.
– А что, если я запрещу тебе дописывать книгу? – со злобной надеждой спросил я.
В моём вопросе слишком явно прозвучало колкое напоминание о том, что в любую секунду я могу вмешаться в мысли Натаниэля и заставить его подчиниться моей воле.
– Ты думаешь, я тебя послушаю? – Он посмотрел на меня почти снисходительно. – В данном случае нет.
– Конечно, нет, – повторил я, осознавая, что бессилен что-либо сделать.
– Знаешь, – он чуть улыбнулся немного грустной улыбкой. – Я был бы рад, если бы ты убил меня. Это было бы отличным завершением нашей с тобой истории. Что ты об этом думаешь?
Я прикусил губу, невольно пытаясь спрятаться от ледяного и даже чуть насмешливого тона, которым Натаниэль произнёс последние несколько фраз.
Мне не верилось, что он может такое говорить. Говорить совершенно серьёзно, не допуская и тени сомнения или каких-либо возражений с моей стороны.
Руки беспомощно утонули в глубине карманов, пока я молчал. Внезапно правая кисть коснулась чего-то холодного и отполированного. Незнакомый предмет был настолько идеальной формы, что казался изготовленным специально для меня.
Затаив прерывающееся дыхание, я вытянул перед собой дрожащую руку, сжимающую онемевшими пальцами черный сияющий пистолет, на который Натаниэль посмотрел без тени удивления или страха – в его взгляде читалась полная уверенность в правильности происходящего.
Натаниэль даже не пытался вмешаться или что-либо изменить, лишь молча наблюдая за моими действиями.
А мне хотелось кричать от того, насколько всё происходящее было неправильным.
Если бы я смог разжать руку и выбросить пистолет, то кинулся бы к Натаниэлю и, схватив его за плечи, заглянул бы в равнодушные глаза, стараясь заново увидеть в нём того наивного ребёнка, рассуждающего обо всём на свете и мечтающего о великих свершениях, которые мы должны были осуществить, как мне казалось, вдвоём.
– А как же будущее? – сжав зубы, прошептал я.
Натаниэль сверкнул одним из самых невероятных оттенков цвета, каким сияют, наверно, только умирающие звезды, а потом взял мою руку и приставил пистолет к своей груди.
– Оно есть. Ты ведь веришь мне?
Я кивнул, с ужасом глядя на искорки в его глазах.
– А теперь, – он посмотрел на меня с отчаянной решительностью. – Сделай это.
– Нет, – дрожащим голосом произнёс я, глядя на смертельное оружие, нацеленное мной на Натаниэля. – Я не могу… Я не буду.
– Неужели? – Он вдруг рассмеялся совершенно чужим смехом. – А по-моему, в тебе достаточно жестокости.
Раздался выстрел.
Вокруг было светло и тихо. Открыв глаза, я сел на кровати, ощущая в уголках глаз дорожки от слёз, и медленно проговорил без всякой надежды, вспоминая прожигающе-холодный взгляд Натаниэля:
– Не может быть. Это не мы. Не он.
Я растерянно посмотрел на его книгу. Она лежала около моей подушки, открытая на последней главе неоконченной истории, в которой, по расчётам Натаниэля, не хватало еще 95 предложений.
Когда я допишу книгу, я умру.
Я впился ногтями в одеяло и сжал кулаки, борясь с ощущением собственной беспомощности.
