– Мы никогда не проснёмся. – Я впился ногтями в свои ладони, царапая их до крови, но продолжая говорить ледяным, не ведающим сочувствия тоном. – Мы умрём, и нас никто не будет помнить. Такие, как мы, не становятся звёздами, способными слышать с неба голоса живых людей.
Сказка, рассказанная Натаниэлем, внезапно приобрела новый смысл, прозвучав из моих уст как холодное обвинение. Как будто Натаниэль сам в это мгновение говорил со мной моими же словами, теперь вдруг упрекая в посредственности.
– Проси прощения! – отчаянно произнёс я. – Проси прощения за то, что ты такой, как все!
– П… Прости, – умоляюще прохрипел Драшов, совершенно не понимая, что именно и кому он говорит.
И хотя я стоял рядом с ним, я всё равно был совершенно один во всей Вселенной, которая была во мне настолько разочарована, что даже не пыталась услышать мои отчаянные крики о помощи.
– Нет, не у меня. Проси прощения у Натаниэля! Проси так, чтобы он услышал! – Я сжал зубы, чувствуя, как из моих глаз катятся горячие слёзы.
– Натаниэль, простите, простите меня…
Это были совершенно не подходящие слова. Они ранили меня страшнее, чем любое существующее в мире лезвие, рассекая на части всё, что осталось от сломанного мира вокруг.
Я отвернулся, на одно мгновение ослабляя веревки, а потом спросил со спокойной холодностью:
– О ком ты думаешь сейчас? Неужели только о себе? Жалеешь ли ты о чем-то? – Я прикусил губу и на секунду замолчал, а потом мой голос невольно дрогнул. – Я безумно жалею.
Мне осталось лишь закрыть глаза и, равнодушно прислушиваясь к тому, как падает на землю Драшов, пытаясь содрать с шеи невидимую удавку, сжимающую его в смертельных объятиях.
Я снова был готов расхохотаться, без страха глядя в бесконечную темноту, созданную мной самим. Умереть, захлебнуться собственной яростью, расплавиться в холодной ненависти, навсегда потеряв самого себя – разве не лучший выход?
– Остановись. Ты не должен этого делать.
Я узнал знакомый голос, который не ожидал услышать больше никогда.
Он был одновременно таким родным и далёким, что меня охватило необъяснимое отчаяние.
Побледнев, я злобно спросил, стараясь не выдать собственный ужас, смешанный с недоверием и радостью:
– Почему?
– Ты не сделаешь этого, – спокойно ответил Натаниэль с привычной мне интонацией, как будто снова знал всё лучше, чем я.
– Нет, сделаю, – не веря самому себе, проговорил я. – Это ведь ты сказал, что во мне достаточно жестокости, чтобы убить кого-то.
– Ты уже убил меня. Этого достаточно, – его слова прозвучали холодно и равнодушно. – Ты знал, что так будет. Мы оба знали.
– Нет, – тихо прошептал я. – Так не должно было быть.
На несколько долгих секунд Натаниэль замолчал, а потом произнёс:
– Спроси, откуда он взял пистолет.
Я вздрогнул и сказал срывающимся голосом, обращаясь к Драшову:
– Говори.
– Я… – он судорожно вдохнул немного воздуха. – Мы нашли пистолет в лесу. В тайнике… Под землей… Под листьями. Честное слово, нашли совершенно случайно. – Драшов панически затрясся, но продолжил говорить: – Мы… мы даже не знали, исправен ли он. Омар сказал, что такие сейчас и не выпускают. А этот спрятали очень давно. Очень.
– Кто спрятал? – испуганно спросил я.
– Мы с тобой.
Перед глазами возник звёздный вечер, и я почувствовал дуновение теплого ветра, смешавшегося с дыханием Александра.
Бросай все и беги.
Бросай… Футляр с грохотом провалился под землю, скрываясь от человеческих глаз более чем на двадцать лет и унося в себе пистолет, заряженный пулей, предназначенной Натаниэлю.
Жизнь Александра была спасена в обмен на его жизнь. И это было решено ещё до нашего рождения.
Решено нами. Вдвоём.
– Я знал, что так будет, – проговорил Натаниэль, просматривая вместе со мной воспоминание Фаллена. – Я был там вместе с тобой.
– Знаю, – тихо ответил я, и мы замолчали.
А потом я горько заплакал, вытирая окровавленными ладонями бесконечные слезы. Мне казалось, что в эту секунду всё закончилось, растворяясь в вечности вместе с последними словами, произнесёнными Натаниэлем.
Мне лишь хотелось прошептать ему: «Не исчезай. Свети мне. Я буду помнить тебя, ты слышишь? Я обещаю», но я не мог произнести ни звука, вздрагивая и захлебываясь беззвучными рыданиями.
