тумбочки сперли, но толку от него здесь, как от свечки в чистом поле – все равно дальше своего носа ни черта не видно.
– Ох, напоремся мы на патруль, – вздыхал я.
Мне было холодно и, откровенно говоря, страшновато. Правда, спать больше не хотелось. Хотелось самому себе морду набить – за то, что согласился на Ванькину авантюру.
– Ничего, – шептал в темноте Свиридов. – Не убьют, поди. Ну, зарядят в лоб пейнтбольным шаром, подумаешь!
– Тебе-то, конечно, без разницы! – огрызаюсь потихоньку, – А у некоторых во лбу не только кость!
Ну, кость или не кость, а иду за Ванькой, не бросать же…
Вот и перекресток тот прошли, где французов встретили.
«Этот сектор больше не может считаться безопасным».
А в чем опасность-то? Заминирован он, что ли?
– Да от кого тут минировать? – фыркнул Свиридов, будто мысли мои прочитал.
Потом помолчал и прибавил:
– Может, утечка газа где… или стена обвалилась…
Ага, думаю, пробрало все-таки! Опасается, краевед хренов! Присмирел…
– Тихо!
Ванька ткнул меня в бок.
– Гаси фонарь!
Тут и я услышал. Голоса. Неразборчиво пока, но явно приближаются.
Влипли.
– Быстро во двор!
Сквозанули через газон, по кустам, за угол. Ждем. Может, пронесет…
– Ну вот, заблудились! – сказал кто-то неподалеку. – Говорил тебе – давай такси возьмем!
– А?! – Ванька так дернулся, что мне пришлось ухватить его за руку.
– Да поставь ты чемоданы, – раздраженно произнес женский голос. – Зажги хоть спичку! Надо же посмотреть, какой номер дома!
– Мама… – прошептал Ванька. – Мамочка! – заорал он в голос, оттолкнул меня и рванул на середину улицы.
Вспыхнула спичка. Огонек маленький, а все же видно над ним два лица – мужское и женское.
– Мама, папа! Я здесь! – Ванька включил фонарь и сразу нарисовался в темноте силуэтом – встрепанный, хэбэшка нараспашку, пилотку где-то потерял – ну прямо дембель. Женщина увидала его, руками всплеснула.
– Ванечка!
И навстречу.
– Вот здорово! – орал Свиридов. – Ко мне родители приехали!
И вдруг откуда-то сбоку метнулась тень, сшибла его на бегу, не дала прикоснуться к матери.
– Бегите, идиоты! Спасайтесь!
Я даже не сразу узнал голос – и злоба в нем, и обида на нас – прямо до истерики. Но громче всего слышен был страх.
Ванька шлепнулся было, но тут же вскочил, направил на орущего фонарь. И видим – это майор Томилин! Мечется, руками машет, а лицо серое, застывшее, будто понял он уже, что не спастись. Тогда я в первый раз и увидел, как это бывает: родители Свиридова набросились на майора сзади и впились зубами – один в шею, другой в плечо. Даже повалить не пытались. Вцепились, повисли и не шевелятся. А глаза радостные.
– Мам, пап… – растерянно произнес Ванька. – Вы чего?
– Это не… – и голос майора погас. Он опустился на асфальт, как большой, равнодушный бизон, у которого на шее висят два равнодушных льва. И он, и они ждут одного – когда придет смерть.
Голова Томилина свесилась на грудь, и мало-помалу сомлел майор. А эти двое только урчали сыто.
– Зачем вы?! – по-детски как-то, с обидой спросил Свиридов. – Мама?!
Еле я успел ухватить его за хэбэшку.
– Стой! Не подходи к ним! Тут дерьмо какое-то творится, Ванька!
Томилин вдруг поднял голову. Я аж попятился: он смеялся! Подмигнул нам, как родной.
– Ну вот и все, – говорит, – и совсем не больно…
Отпихнул Ванькиных родителей, будто пару котят надоедливых – те только молча облизывались да рукавами утирали кровь с подбородков.
– Теперь, ребята, можете подойти, – майор встал как ни в чем не бывало, весь такой пружинистый, энергичный, ни страха в глазах, ни злобы. – Идите, идите, не бойтесь! Сразу не убежали – теперь уж поздно…
