– Ну как вам? – спросил уставший парикмахер, выдирая пучок волос из расчески.
– Симпатичный причесонч-ик! Прямо ик-она стиля! – выдала я, стараясь не показывать, что я икаю. – Только можно ее облегчить! И убрать этот бант-ик!
Парикмахер снова стал колдовать, и я почувствовала, как моя голова становится легче. Не в плане просветления, а в плане прически. Часть бантиков было брошено на пол, часть заколок навсегда покинула начес.
– А теперь? – спросил уставший мастер волосяного жанра.
– Просто ш-ик! – икнула я, разглядывая прическу в стиле мадам де Помпадур. – Я бы еще какой-нибудь веноч-ик! или цветоч-ик! пр-ик! – репила…
Веночек и цветочек прикрепили, и в целом я осталась довольна. Ногти наращивать по эльфийской технологии я отказалась, мотивируя свое решение тем, что я простая баба с рабочими руками. Мне наложили сценический грим, который почему-то многие девушки считают «вечерним макияжем». Судя по тому, что он начал подтекать уже через пять минут на жаре, то к выступлению я превращусь в толстое подобие джокера-трансвестита.
Платье мое удалось отстирать, и оно снова приобрело товарный вид. По поводу туфель – тут меня ждал неприятный сюрприз. На моих хрустальных лабутенах слетела набойка. Как могла слететь хрустальная набойка, для меня загадка, но, судя по моим недавним приключениям на вечеринке в честь открытия, я еще отделалась легким испугом. Так что сейчас они были в ремонте.
Очнулась я, когда было уже два часа дня. До выступления оставалось еще четыре часа, поэтому я отчаянно искала, чем бы занять себя на это время, но противная икота мешала мне сосредоточиться. Джио с самого утра куда-то умелся, поэтому мне было откровенно скучно. Если честно, то я была бы даже рада, если бы в гости заглянул Андоримэль, но он, судя по всему, на меня обиделся, поэтому ждать его визита было бессмысленно.
«На сердитых воду возят!» – заявила моя совесть скрипучим голосом бабушки. Я представила себе картинку, похожую на «Бурлаки на Волге», только вместо бурлаков один-единственный эльф, который натужно тянет баржу, груженную водой. Моя логика воспротивилась такому сравнению.
Я снова перепробовала все средства для преодоления столь противного недуга, как икота, и решила просто успокоиться. Ничего страшного, до выступления должно пройти, иначе вместо песни будет икотный ремикс, который тоже может сойти за новое музыкальное течение. Я переслушала почти всю музыку на телефоне, а потом легла и закрыла глаза. Скоро, если все пройдет без сучка, но с задоринкой, мое желание сбудется! От всяких «сучков» нужно держаться подальше, а задоринку я обеспечу, даже не сомневайтесь. Скоро я снова стану стройной и красивой… Я приоткрыла глаз, посмотрела на свой жир и почему-то подумала, что буду скучать по нему. Мы с ним столько вместе пережили, а сегодня мне придется с ним расстаться навсегда. Я снова закрыла глаза и очнулась, когда часы пробили пять. Мне пора ехать. Карета была подана, а я, прикинув, все ли я взяла и все ли на себя надела, посмотревшись в зеркало, на ватных ногах, цокая лабутенами по паркету, как лошадь Пржевальского, отправилась покорять музыкальный олимп империи.
Возле местного Театра оперы и балета народу было больше, чем людей. Для артистов был организован отдельный вход, сродни красной дорожке на церемонии вручения премии «Оскар». Я вывалилась из кареты, опираясь на руку лакея, отдавливая ему ногу хрустальным каблуком с новой набойкой. Покрасневший от натуги и боли, он пожелал мне удачи, а я послала ему воздушный поцелуй, от которого он инстинктивно попытался увернуться. Продефилировав мимо толпы восторженных фанатов (спрашивается, откуда они взялись?), игнорируя протянутые мне самописные перья и листовки, где они просили оставить автограф, я медленно двинулась по лестнице, опираясь на перила. Меня услужливо проводили в мою гримерку, где я просидела в ожидании минут двадцать. В центре гримерки стояло большое зеркало, в котором было видно все происходящее на сцене. Оттуда доносились гномья ругань, топот ног, шелест кулис. На столике стояли какие-то духи, склянки, белила и прочая ерунда. Икота вроде бы приутихла, но я чувствовала, что она еще прошла не до конца.
– Ик-ак! мне теперь петь? – спросила я себя. От нечего делать я выглянула в коридор. Слуги несли букеты цветов в гримерку Мэй Донны и Мариэль Мэрло. В гримерку огра тащили целого поросенка, а в гримерку к Джейгу Урдану осторожно, пряча его от посторонних взглядов, – алкоголь. Возле гримерки Спаси Хайло собралась толпа фанаток, которая требовала оставить автограф прямо на обнаженной груди. «Убитлз» репетировали, приводя сумевших пробраться сюда фанатов в экстаз.
Мне цветов не несли. Принесли одну розу, которую я сразу узнала, с маленькой записочкой от Призрака, где значилось, что он жив, здоров, переехал, получил должность худрука. Потом мне передали какой-то мешочек, в котором лежало что-то похожее на тюремную передачу. Хлеб, фляга с водой и маленький кусочек подгулявшей буженины. Хлеб я попыталась разломить, в надежде, что там лежит нож или напильник и мне удастся в случае чего отсюда сбежать, но хлеб был настолько старым, что им можно было забивать гвозди. Я попробовала – получается. Да таким хлебушком можно спокойно делать ремонт! Через десять минут мне принесли огромную ракушку, внутри которой задохнулся и помер, сильно благоухая, неведомый мне моллюск. Ну хоть не «рука дружбы».
В гримерку постучались. Я великодушно разрешила войти. На пороге стоял улыбчивый и симпатичный молодой человек с корзиной цветов. Неужели?! Хоть кто-то додумался! Наверняка у меня есть тайный поклонник, который решил меня побаловать! А может быть, это…
– Цветочки не нужны? Недорого! – заявил с порога молодой человек, улыбаясь все шире и шире.
От досады и разочарования я тут же запустила в него какой-то пузырек. С профессиональной ловкостью коммивояжер увернулся и с той же самой невозмутимой улыбкой продолжил:
