Завяз. И кажется, чем больше бьешься, тем сильнее стягивают путы, и ползет большим косматым пауком Смерть, смотрит разноцветными глазами.
– Да сбежал он, что ли? – гневно расчесывая зудящие ладони, проговорил манус, глядя на опустевшую лесную дорогу. Ночевать в лесу одному с трупом не хотелось. Магией многое можно сделать, да только крепко увязшую телегу с мертвецом из грязи не вытолкнешь. На мертвое тело бяломястовские маги наговаривали на сохранность, потом они с Тадеушем вдвоем – на отвод глаз. В мертвеце гнилого мяса и колдовской силы поровну. Он силу пьет, словно рубаха воду впитывает, – на каждое заклинаньице втрое больше нужно. Можно, конечно, скинуть тело на дорогу, вынуть заклятьем телегу, а потом обратно взворотить, да пачкаться неохота. И Войцех, верно, не будет сильно рад, что тело его сына приедет все в грязи вывалянное.
Но если не вернется возница до тех пор, как княжич снова развоняется – придется так и сделать. А Войцеху сказать, что потеряли в лесу колесо, вот и перепачкали мертвеца.
Иларий снова бросил гневный взгляд на дорогу. Грязную ленту в густой растрепанной копне зеленых сосновых косм. Давно не прибирала голову матушка-Землица, ходит как сельская юродка.
Манус плюнул от досады себе под ноги. Размял гудящие пальцы, думая о том, как бы половчее скинуть мертвеца на снег, не расколов гроба.
– Господин манус! – раздалось издали.
Возница едва переводил дух от бега, где-то потерял шапку. Поначалу показалось Иларию, что воротился он, никого не отыскав, но следом за ним появились двое. Один вел за собою пару крепких лошадок, с виду чернских тяжеловозов. Второй, плешивый сухой старик с угодливым широким лицом, показался Иларию смутно знакомым, но как ни силился манус распознать его, не припомнил.
Помощники подошли ближе. Маги коротко поклонились друг другу, рассматривая нашитые на плечи хозяйские гербы. У старика – по всему судя, мануса или словника – чернские волки были пристеганы прямо на рукава полушубка. Иларий оставил только один зеленый платок с вышитой на нем лисой Бялого поверх правого рукава, да такая же лиса видна была на теплом плаще, который манус сбросил на телегу.
– Неуж такой молодой манус не сумел повозки вытянуть? Тут пальцем тебе, мил человек, шевельнуть, – подозрительно поглядывая на деревянный гроб и лежащее в нем тело, завернутое, словно в кокон, в пропитанные травами тряпки, спросил словник.
– Мог бы, батюшка, да решил не упускать возможности с тобой перевидеться. Лицо твое знакомо мне кажется, – ответил манус, глядя, как краска сошла с широкого словничьего лба, жидкая бороденка старика задрожала.
– Да ты, верно, меня с кем спутал, добрый человек. Я ведь Чернского князя слуга и из-под его крыла ни разу дальше сторожевых башен не вылетал, – затараторил словник, и манус почувствовал, будто кто коснулся его лба теплыми пальцами. А потом, все сильнее минута от минуты, стал старик ему нравиться. Буквально отец родной, много лет назад потерянный, а что молью бит, так жизнь и не такое с людьми делает.
– Давай-ка, птица гордая, пособи нам, – буркнул его спутник, здоровый бородатый мужик. Они с возницей уже приладились с двух сторон к телеге, налегли плечами.
– Ну-тка, раз, два, вз-зяли! – Возница и бородач попытались столкнуть с места крепко увязший воз.
Словник, видно, похвастать захотел перед манусом – пробормотал себе что-то под нос, и телега словно подпрыгнула. Возчики охнули, отскакивая. Чужие лошадки, пристегнутые с двух сторон к бяломястовской, словно ждали этого, покатили воз на сухое место. Гроб стукнул о борт телеги, запрыгал, встав неудачно на какую-то слегу, крышка поехала в сторону.
Словник заторопился подхватить крышку да заодно полюбопытствовать, кого везут, но Иларий опередил его, заступил дорогу. Старику удалось лишь чуть коснуться пальцами сочащейся травяными настоями ткани. Да, знать, и того было лишку. Глаза у старого плута сделались странными, а может, только показалось это Иларию.
– Прыток ты, батюшка. И силы большой. – Манус глянул на старика сурово. Тот попятился, отвел взгляд. И уже через мгновение Иларий совершенно забыл о том, что видел удивленное и даже испуганное выражение на лице старого мага.
За поворотом дороги послышался вскрик. Ветер донес его до путников и, бросив под ноги, полетел дальше, переменив направление. Не было в том ничего особенного: мало ли звуков в весеннем лесу? Старое дерево скрипнет, валясь, – и кажется, будто стонет, умирая с первыми теплыми лучами, плутовница-сугробница. Птица вскрикнет – и будто душа у нее человеческая, столько в том крике боли и тоски. Да только в этот раз не птичий был крик – детский.
– Слышь, – насторожился возчик. – Господа маги, не сходим ли глянуть? Может, помощь кому нужна? Нас с почтенным словником недавно едва волки не заели.
Иларий, встревоженный не меньше возчика, вглядывался в лесную чащу, откуда донесся крик, но разобрать ничего было нельзя, а ветер, что принес его, переменился и теперь гнал звуки прочь, обрушивая на путников мешанину поскрипываний и шелестов из лесу, что остался у магов за спиной.
– Да птица, верно, – поджал губы словник. – А нам с тобой, господин мой хороший, ко княжескому двору поспешать надо.
– Идем. – Манус быстро пошел к лесу, выбирая снег покрепче, обходя черные озерца расплывшейся грязи. Возчик двинулся за ним, проверяя на ходу свои «железяки».
– Кто дитя в такую погоду, по ранней весне потащил в лес, тот сам виновный. – Бормоча, словник сделал вид, что собирается последовать за ними, но вместо этого шмыгнул ко гробу и, невзирая на мольбы бяломястовского возницы не тревожить упокойника, сдвинул крышку и, отодвинув с лица утопленника
