магия, его верная магия уходила куда-то, бросив его одного против сонма неупокоенных. Тадеуш падал на землю и, сбиваясь и путаясь, бормотал трясущимися губами молитву, испокон веков почитавшуюся бабьей: «Землица-заступница, благая помощница…» И земная мощь ударяла в ладони, наполняла тело неслыханной силищей. Руки и плечи окутывало облако белых искр, змейками сновавших между пальцев, нырявших под кожу, так что волоски на руках вставали дыбом, словно в грозу.
И Тадеуш сбрасывал искры снопами в мертвые глаза своих палачей, со злорадным удовольствием наблюдая, как лопаются бельма, как трескается серая мертвая кожа, обнажая кости, и те в свой черед с хрустом рассыпаются в пыль. И никакой отповеди. За мертвое Землица не карает.
– Мертвые вы! – кричал Тадеуш. – Мертвые! Нет у вас надо мной власти!
Но отчего-то среди мертвецов видел он не только Якуба с его полюбовницей да старого Казимежа. Мелькали в толпе и отец, и братец Лешек, и лица окрестных князей, которых так жарко подбивал он встать против Владислава Чернского. Тадеуш вглядывался, надеясь отыскать среди мертвецов главного своего врага, но едва казалось ему, что вот он, Владислав Радомирович, его цепкий взгляд, ядовитая усмешка, – и тотчас в том самом месте лопалась ткань бытия и проступало в сизом мареве радужное око. Переливалось, играя, хватало Тадеуша за нутро, за самые хребетные струны, и тянуло к себе так, что кости трещали. Роняло наземь, тащило под хохот мертвецов.
Тадеуш просыпался в холодном поту, ожидая с весной самых дурных вестей.
Что, если кто-то выдал их заговор Владиславу? Высшему магу не нужно через снега ехать, чтоб отомстить. Нахмурится Чернец – и упадут замертво отец и Лешек, одной мыслью до них дотянется.
«Это все зима, – уговаривал себя Тадеуш. – Метель воет, дороги нет. Нет вестей. Вот и лезут в голову мысли одна другой страшнее. Вот вскроется Бяла – и расставит весна все на свои места».
Не обманула говорливая Бяла, одарила, чем могла.
Не сумел Тадеуш посмотреть в лицо утопленнику. Скользнул взглядом по груди, по мокрому грязному сукну кафтана, в котором когда-то так себе нравился. Поднял глаза на бледного Илария, обвел взглядом перепуганные лица слуг.
– Тадеуш это, из Дальней Гати. Позаботьтесь о теле.
– В Бялом думаешь схоронить, княже? – проговорил медленно Иларий. Тадеуш кивнул, думая об отце и брате. Как скоро долетит до них весть, что мертв их Тадек? Сколько горя придется им вынести, думая, что он больше не вернется, что всю зиму пролежал он подо льдом кормом для рыб?
– Да, в Бялом.
– На общем кладбище? – не желал отвязаться Иларий. За зиму всю душу выпил манус из Тадека. Хваток оказался, как щука, и безжалостен. Приставил тайну их общую к горлу Тадеуша, как нож, и все давил, по капле кровь пил. – Не думаете же вы положить дальнегатчинца в семейный склеп?
– Он здесь с малых лет при бяломястовском дворе. Он был мне… как брат, – Тадеуш не мог отвести глаз от руки утопленника. Не могла эта раздувшаяся сизая плоть быть рукой друга его детских дней. Как могла смерть так изуродовать его, сохранив почти нетронутой одежду? Медные пуговицы с гатчинскими медведями блестели на рукавах.
– И все-таки, если позволишь мне дать совет, княже, стоит отправить тело к его отцу, князю Войцеху. Верно, он захочет похоронить сына сам. Оплакать его.
Тадеуш почувствовал, как перехватило горло, подступил под самый корень языка горький ком. Он жестом отослал прочь прислугу.
– Отправь тело отцу, – Иларий, не боясь лишних ушей, заговорил громче. – Если похороним его здесь, неужели не захочет Войцех узнать, почему? Приедет тебя расспрашивать, князь Якуб Бяломястовский.
В голосе Илария звучала ядовитая издевка.
– Да, Якуб. Государь Бялого мяста! – рыкнул на него Тадеуш. – И ты под моим гербом ходишь, если не забыл.
– Как забудешь, – оскалился Иларий. – Только, если помнишь, княже, затеяли мы это все, чтобы Бялое сохранить от лап Чернца и Эльжбету тебе вернуть. Хочешь, чтоб вскрылось все? Тогда прощайся и с княжеством, и с возлюбленной, и с головой. Спрячем тело в земле – и тотчас все вокруг зароятся, захотят узнать, отчего так скоро схоронили и домой не отправили. Войцех ведь не слушал тебя, не хотел связываться с Чернским Владом, боялся его силы. А если привезу я ему на порог тело его младшего сына и намекну ненароком, что последний раз видели тебя… то есть его вместе с властителем Черны, после чего Владислав уехал, а полюбовника его жены и след простыл? Да твой отец первый дружину соберет и по соседям поедет, подбивая против Влада пойти. Тебе останется лишь возглавить поход против душегуба. Искалеченный топью против того, кто топь в руке держит. А? Что молчишь?
Тадеуш опустился на скамью, закрыв руками лицо. Ладони коснулись белого платка. Казалось, проклятая тряпка приросла к нему за эту долгую зиму. В тереме вечно кто-то шнырял, и даже ночью Тадек опасался снять платок, чтобы не быть узнанным. Порой казалось ему, что уж под повязкой не его лицо, а исчерченное лиловыми и белыми шрамами лицо княжича Якуба.
– Прав ты, Илажка. Сто раз прав. Слаб стал отец, стар, глубоко засел в медвежьем нашем углу. А если узнает, что я сел вот этак-то, хитростью, преступлением, на княжество в Бялом, – тем более схоронится, затаится, лишь бы не глядел Влад в сторону Бялого мяста. Без него не поднять мне князей… А вот если отдадим мертвеца… быть может, и сделает жажда мести то, что любовь отцовская не сделала… Готовь мертвеца! Сам с ним поедешь!
Иларий кивнул.
