– Скажешь отцу, что не мучился я. Быстро умер, без боли. Лги. Ты умеешь. А потом в Черну поезжай, – Тадеуш с удивлением заметил, как вздрогнул всем телом Иларий.
– Зачем в Черну? – спросил он резко.
– Поедешь к Агате. Успокоишь, отвезешь от меня письмо. И сделаешь все, чтобы Эльжбета о смерти моей не узнала. Не хочу я, чтоб она хоть мгновение думала, что нет меня, что я забыл нашу клятву и не приду за ней. Понял меня, манус Иларий?
Черноволосый маг смотрел пристально, словно перебирал в уме, как отказать.
– После Дальней Гати поедешь с письмом в Черну и останешься там скрытно, пока… – Словно застряли слова в горле Тадеуша, но он справился, выговорил: – Когда наследник у Черны появится, тотчас дашь мне знать. Это я тебе приказываю, твой господин. Сам ты меня им назначил – подчиниться время пришло!
Иларий тихо поклонился, но ясно было им обоим, что в этом поклоне нет ни капли почтения. Иларий опустил руку в карман, сжал там что-то.
На мгновение Тадеушу показалось, что складывает манус тайно пальцы в боевое.
– Что у тебя там?
– Не твое дело, княже, – криво усмехнулся Иларий.
Глава 31
– Покажи!
Выдержав тяжелый, подозрительный взгляд Надзеи, Ханна отдала ей склянку с отваром.
Элька лежала на постели, обложенная пуховыми подушками. По щеке ее катилась одинокая слеза.
Агата, утомленная капризами дочери, присела рядом с ней на обитый алым бархатом табурет. Медленно водя пальцем по строкам, она перечитывала в который раз письмо, привезенное из Бялого перед самым большим снегом. По мере того, как двигался по строкам палец, на душе у княгини светлело: видно, все было хорошо у сына, с княжением он справлялся умело, письма слал пусть и холодные немного, но почтительные. А как иначе должен писать молодой князь вдовствующей матери?
«Вот высохнут дороги, и тотчас уеду», – пообещала себе Агата, с тоской глядя вокруг. Покуда жива была нянька, старуха еще напоминала ей, что она госпожа и княгиня. Но едва отступили от Черны морозы, нянька как-то быстро и сильно заболела, и сколько ни колдовала над ней черная ворожея Надзея, старушка умерла несколько дней назад, сделав страшную небову служанку властительницей судьбы Эльжбеты. Да и ее, Агатиной, судьбы.
Будь воля Надзеи, никто, кроме нее, не приблизился бы к Эльке, и та словно бы рада была этому, на всех, кроме черной страшной бабы, злилась, кричала, а потом, растеряв с криком все силы, подолгу плакала и жаловалась на несчастливую судьбу.
Девки прятались по углам, только бы не позвали ко княгине. Одна Ханна терпела, словно так и быть должно. Агате самой хотелось порой, как дворовой девке, укрыться где-нибудь от дочери, выдумав срочное дело, а порой, стоило глянуть на это расплывшееся, вечно красное от слез лицо, в котором едва угадывались любимые черты, хотелось ударить Эльку, ударить крепко, чтоб слетела с нее эта гадкая скоморошья харя.
А Ханна слушала, кивала, исполняла самые глупые прихоти, и все с такой величавой гордостью, словно не она служила, а ей. Оттого Элька еще больше задорилась и даже раз приказала Ханну выпороть за какой-то пустяковый проступок, к радости черной ворожеи. Агате даже стало жаль девушку. Да только Ханна не лыком была шита, задрала подбородок и ответствовала, что князь Владислав Радомирович приказал ей заботиться о его супружнице, а вот батогов и плетей получать не приказывал, а значит, не бывать тому.
Сколько ни ругалась Элька, а никто не решился прикоснуться и пальцем к гордячке Ханне. Может, боялись князя, может, приставленного к Ханне дружинника, который помогал лекарке со снадобьями, носил тяжелые ведра, сопровождал, когда посылал князь Ханну к больным чернцам, и стал за доброе обращение так верен ей, что едва в рот не глядел. А может, боялись громадного закрайца, который пусть и не показывался подолгу, а знал обо всем, что происходит во дворце, за всем приглядывал. С тех пор как отослала Агата Ядзю к сыну, великан словно бы осерчал на всех. По первому времени все ждал, что вернется, а как понял, что прошла опала, осталась Ядвига в Бялом, и вовсе зверь зверем стал.
Агата уж и сама раскаялась, что отпустила девчонку. Сыну добро сделала, а сама осталась одна-одинешенька в чужом дому. Из хозяек в приживалки.
Раз, не удержавшись, даже написала сыну, чтоб вернул девчонку Эльке, да только Якуб словно и не видал той строки в письме, а может, писарь чернский пропустил, когда записывал с ее слов послание.
Надеялась Агата, что хоть весной вернет Якуб болтушку Ядвигу, чтоб сменила у постели Эльжбеты няньку, прими Землица ее душу.
– Что это ты туда нашвыряла? – сердито ткнула склянкой Ханне в самое лицо Надзея. Видно, никакого колдовства она не учуяла, да и едва ли распознала бы: силы маловато. А вот норову – с лихвой. Перед Элькой она все лебезила, ворковала ласково, а на всех прочих бросалась, как цепная собака.
– Травы это, матушка Надзея, – спокойно ответила словница, отцепила от своей руки пальцы ведьмы.
– Так уж и травы, – вскинула подбородок Надзея. – А ну пробуй тогда сама. А то отравишь ты своими травами нашу голубку и наследника, а мне потом на Страстную стену за тебя идти.
