гостеприимный хозяин – сидит, улыбается из-под седых усов, да только сразу видать: не он тут нынче за главного. Войцех. Отец.
Вспомнил Тадек, как метался от двора ко двору, уговаривал, упрашивал.
Поправил Тадеуш белый платок, поднял воротник. Знал, поздно или рано, придется с отцом лицом к лицу встать. Подготовился он ко встрече. Еще болели ребра от отповеди, когда, вытянув перед собой наговоренную книгу, отцом когда-то данную, направил Тадеуш против самого себя собственную силу, заставил белые ледяные змейки войти под кожу обжигающими иглами, кроить и перешивать контуры скул, линию подбородка.
Легко оказалось для всех стать Якубом. Привыкли люди от наследника глаза прятать, а если и глядят – так на белый платок. Да только отец не таков. Умеет Войцех Дальнегатчинский смотреть, все замечает.
Встал из-за стола, едва вошел Тадеуш. Тогда только и заметило Якуба Бяломястовского галдящее по лавкам воронье из мелких уделов.
Подошел Войцех. Посмотрел пристально в глаза – у Тадеуша едва ноги не подкосились. Узнает. Как воды подать узнает.
Не признал. Обнял крепко, отечески, да не так, как обнимал родного сына. Проговорил:
– Здравствуй Землицыным благословением, Якуб, князь Бялого мяста. Рад я, что ты пришел за наш стол. Ты отца потерял по прихоти Кровавого Владислава, а я сына. Думал я, что Тадеку моему когда-нибудь станешь ты братом, а вот как повернулось все, как сделалось.
Все умолкли, глядели на них с интересом и опаской.
– Не звал бы ты в голос, князь Войцех, того, кому за этим столом нет места, – сказал Тадеуш тихо. Голос глухой вышел и хриплый. Карканье воронье – под стать собравшимся в круг трупоедам. – А ну как услышит Владислав Чернский? О том, как он полста бояр в тереме замертво уложил, не шелохнувшись, и отповедь его не коснулась, сказки сказывают. Так в те поры ему тринадцать лет было, а сейчас Владислав в самой для мага поре. Не хочу я, Войцех, чтоб на моей совести реки крови вашей были.
– Молодец, Якуб, – похлопал Тадека по плечу отец. Ожгло чужое имя, словно прикосновение проклятого металла, встало в горле костяной иглой. – Не зря натаскивал тебя Казимеж, Бяломястовский Лис. Осторожен ты. И не виню. Владислав Чернец – словно занесенный меч. Надо всеми нами, а над тобой особливо. Не успел я это лезвие от сына отвести, тоже, как ты… осторожничал. Да только сжег и закопал я осторожность свою вместе с сыновьим телом, отдал Землице ею данное, а взамен получил месть как отповедь. Помогают князю Владу ветер и небовы твари, забыл он о том, что за всякое действо ответ полагается. Ударил он нас, каждого, меня ударил. Жизнь из меня, сына забрав, выбил одним махом. Не дает ему Землица отповеди, отступилась, так я дам.
Войцех поднял широкую ладонь с короткими, украшенными шрамами пальцами. Собрал пальцы в крепкий кулак. Потряс им в воздухе, словно мог Чернец видеть его. Страшно было лицо князя. Не человек, не господин – зверь загнанный, отчаянно оскалившийся.
– Себя тебе не жаль, так хоть наследника пожалей, – проговорил Тадеуш. В первый раз за долгие годы не пришлось кривить душой. Испугался он за брата крепко. – Ведь за то, что ты тут говоришь, за то, что сделать хочешь, не ты – род и удел твой ответят. Да, не убьет Владислав последнего в роду. Даже он, зверь, на такое святотатство не осмелится, да только кто помешает ему сделать Лешека твоего калекой, Войцех, вытолкнуть из ума, превратить в юрода, да стать при нем наставником, призреть бедолагу умалишенного вместе с его уделом? Подсунет под него девку, а потом, как родит она нового князя Дальней Гати – и прежнему господину конец.
Войцех слушал с каменным лицом. Гости на скамьях заерзали. Уж не так сладок показался им кусок, что сулил дальнегатчинец. А ну как за этот кусок отъест у них Владислав мяса вдоль хребта, да и сам хребет перекусит?
– Верно, Якуб Бяломястовский. Не зря говорил Казимеж, что лучшего советчика, чем ты, ему не сыскать. Да только не сберегли твои советы старого лиса. Дотянулся до него Чернец. Сам ты сказал, что в полной силе Владислав. Сорочину недавно перешагнул. Еще силен он, уже мудр, а умен и скор всегда был как ветер. Не сам терзает соседние уделы – радуга за него старается. Не успели снега сойти, по самой границе Дальней Гати три окошка радужных отворилось.
Князья зашептались: верно, у каждого было, что сказать о радужном проклятии.
– Думаешь, можно от него спрятаться, пересидеть у девки за подолом, затаиться в своем углу да подождать, пока отдаст Чернский палач Землице душу? Долгонько придется сидеть. Сидеть, запершись в дому, да с голоду подыхать, раз волк на дворе, или выйти за порог да прижать зверюгу рогатиной, выдавить жизнь из серого упыря? Как хочешь, князь, я тебя не неволю. За тобой твой удел, маги, мертвяки…
Тадеуш стоял, обливаясь холодным потом, под направленными на него, на него одного взглядами. Не будь лицо его повязано белым платком – едва ли вынес бы, да только схоронил его белый плат, защитил, словно заклятье. Будто встал между ними и соседями-князьями Якуб Бяломястовский. Будто он с ними заговорил: тихо, спокойно, печально.
– И ты прав, князь Войцех. Прав и не прав. Как сошел снег, прислал мне Владислав подводу со склянками. Настоем против радужной топи. Если он окошки открывает, то он и заботится, чтоб те вовремя затворялись.
– Верно. И нам прислал. И нам, – раздалось с нескольких сторон.
– Верно. Прислал. Обрадовались все, а? – Войцех обвел взглядом князей. – А завтра, как вспыхнут везде глаза смертные, радужные, как взвоете, побежите к Чернцу еще склянок просить, сколько-то он с вас золота возьмет? Да, не может он наши уделы силой взять, да только хитрости ему не занимать. Хитер был Казимеж, а и тот не обошел. Станет тянуть Владислав Радомирович по капельке, по денежке – досуха высушит. Сам беду посылает – сам
