достают свои железки. Замелькали мечи, словно крылья стрекозиные. Где коснется стрекоза полы плясуна – там прореха, где пройдет над землей – там травка первая весенняя, на припеке выглянувшая, начисто срезана. А как встретятся в полете меч да нож – словно щелкнет челюстью стальной медведь. И слышится в том звуке горячая жажда крови.
Бьют в песок, в землю широкие каблуки, летит на сапоги комьями трава, ими вырванная.
И оглянуться не успели князья, как подскочил к Вой-цеху один из бородатых скоморохов, приставил к горлу стальной коготь ножа. Не успел и подумать Тадек, что и как, – рванулся, выбил нож, упав на колени, заслонил собой отца. Обожгло железо, как раскаленное, руку, почувствовал Тадеуш, как колыхнулась в нем сила, прянула в пятки, испугалась стали.
Скоморох отпрыгнул, поклонился, словно и не он только что господина Дальней Гати едва не зарезал. Милош захлопал в ладоши, расхохотался. Тадеуш поднялся на ноги, отряхнул колени, гневно глядя на старика из Скравека, а тот знай веселится.
– Ну что, гости мои любезные, понравились ли вам мои скоморохи? Как думаете, по душе ли придутся они князю Владу?..
Глава 56
Владислав нахмурился.
– Это ведь ты, ты меня заставил. – Теща хотела ударить его кулачком в грудь, но остереглась.
Он не стал отвечать. Не хватало еще спорить с бабой. Не он на порог своего терема бяломястовского мануса позвал, не он деньги ему давал, не он по голове гладил. Так или этак, а дошло бы до того, что произошло. Только не хотел князь ждать: клокотали в груди ненависть и жажда мести. Всего-то и сделал, что потянул едва-едва за старую петельку, чуть, всего лишь чуть подтолкнул тещеньку в крепкие руки захожего мага. А тот не удержался, взял то, что само в ладони просилось. Знать, привык брать, не думая о грядущем дне, позабыв о вчерашнем.
Да теперь научит его Владислав помнить.
– Ведь это ты меня вел, признайся, разбойник! Что теперь? С дочерью запретишь видеться? С внуком, как народится?
И не думал Владислав о таком, сама теща подсказала. Умная баба, а дура дурой. Да только это все грядущего удел, а сейчас одно желание владело господином Черны – наведаться в темницу к плененному манусу.
Только заступила дорогу баба. Не усидела в покоях, выскочила виноватого искать. Привык к тому Владислав, что он всему причина. Завсегда те, кто слабее, ищут виноватого среди сильных да гордых. Всегда поступал князь, как сила велит – окинул тещу надменным взором да прочь пошел, отвернувшись от беснующейся бабы.
– Верно, не привыкать тебе, Владислав Радомирович, невиновного губить, – крикнула Агата.
– Я без вины не караю. А с насильниками в Черне разговор короток. Он под моим гербом ходил, знать должен, каков у меня уклад.
– Не знал он, князь. При Казимеже служил. Сам знаешь, каков был мой супруг. Кобель потаскучий, ни одного сарафана не упустит…
Агата уж не кричала. Шла за князем, причитала жалобно. Костерила покойника-мужа на чем свет стоит.
– Знал я не хуже твоего, тещенька, каков был Казик Бяломястовский. Если не знаешь, при дворе моего отца жил он, как при вашем – Тадеуш из Дальней Гати. Еще в те поры умел Казик гадить там, где ест, да не нашлось тогда в Черне разумного человека, чтобы согнать твоего мужа со двора до того, как пришла беда…
– И ты все мстишь, князь?
Сам не понял Владислав, с чего разоткровенничался с бабой. Пусть хает своего мертвеца, сколько пожелает. Ушел Казик – туда и дорога ему, пусть положит его на одну ладонь Землица, другой накроет да подкинет в небо, чтоб ветер подхватил, да небовы твари разорвали на зарницы.
– Казимежу? – Владислав расхохотался.
– А кому? Кому? – вцепилась в рукав Агата.
Владислав перестал смеяться. Поглядел на тещу. Совсем растеряла всю гордость Агата – стоит перед ним в простом платье, соскользнула с плеч шаль, волосы растрепались. Девка, а не княгиня. А без гордости и сила не в радость.
– Не тебе, матушка, – ответил ей Влад, уже без злобы, без злорадства. – На твою долю хватит.
Приблизился, поцеловал в лоб. Агата посмотрела на него ошалело. Верно, решила, что проклял ее князь или уж ведает, что скоро Безносая за ней придет.
Пока она глазами хлопала да хватала ртом воздух, Влад вышел в двери, выскользнул через кухню из терема, прошел задворками до каземата.
Из зарешеченного окошка видны были только краешек блеклого весеннего неба да верх Страстной стены, где на длинных шипах висели дожелта обклеванные воронами черепа казненных еще по осени разбойников.
Манус сидел на низком топчане в углу, опершись изящной холеной рукой на колено. Смотрел на небо над стеной. Сапоги у него отобрали, на руки, обернув, чтоб не жгли, новиной, надели железные оковы, но видно было, что не спасали тряпки: здесь и там на красивых руках мануса видны были ожоги от железа.
Когда вошел Владислав, черноволосый маг вскочил, тряхнув кандалами. Почтительно склонил голову, гордец. Не желал показать страха.
Влад не стал скрывать, что разглядывает мануса. Сами собой сжались руки в кулаки, сомкнулись челюсти.
