вдохновляет восход. Закатом они все насладятся вечером. Но интерес у них всегда возбуждает рассвет. Возрождение всегда удивительно.
Я не знала, что на это сказать. И не вполне была уверена, что она говорит со мной. Женщина увлеченно рисовала, по-прежнему сидя ко мне спиной. Может, она говорит сама с собой?
Как бы то ни было, меня пригвоздило к месту. Глаза разбежались. Хотелось все потрогать – провести подушечками пальцев по гипсовым вазам, порыться в коробках, помять в руках глину, – но я боялась даже пошевелиться, как будто стоит мне поддаться порыву, и я навсегда затеряюсь в лабиринте творческих заготовок.
Женщина нанесла несколько пурпурных мазков в углах холста, поднялась и, отступив, полюбовалась работой.
– Идеально! – сказала она, опустила палитру на стул, положила поверх нее кисть и наконец-то повернулась ко мне. – Как тебе?
– Может, многовато пурпура?
Она отвернулась и некоторое время изучала картину.
– Пурпура много не бывает, – тихо ответила она. – Миру нужен пурпур! Много-много пурпура!
– Мне нравится этот цвет, – согласилась я.
– Отлично! – радостно хлопнула в ладони женщина. – Значит, так и оставляем. Чаю? – Она исчезла за стойкой с кассой, и оттуда послышалось позвякиванье фарфора. – Ты с чем его пьешь? – донесся ее приглушенный голос.
– Эм… – прошла я вперед. – Я… не могу. Мне нужно возвращаться. За мной мама приедет.
Женщина показалась из-за стойки. Упавшую ей на лоб прядь каштановых волос усыпали блестки.
– Ох, а я уж обрадовалась, что сегодня у меня будет компания. Это место кажется таким заброшенным, когда уходят ученики. Становится очень тихо. Может, кто и любит тишину, но только не Би. Би – это я. – Она сделала глоток из маленькой чашки с изображением кроликов – чашки из детского сервиза. И отпивая из нее, она оттопыривала мизинец.
– Вы даете здесь уроки? – спросила я.
– О да. – Би вышла из-за стойки и эффектно обвела рукой помещение. – Я даю уроки. Много-много уроков. Обучаю гончарному делу, живописи, макраме. Что ни назови, всему этому я обучаю.
Я сдвинулась влево и сунула палец в подставку с деревянными бусинами.
– У вас любой может учиться?
– Нет.
Она задумчиво уставилась на мой погруженный в бусины палец, и я поспешила выдернуть его. Две бусины упали и покатились по полу. Я покраснела, а Би улыбнулась, словно мое смущение позабавило ее.
– Нет, я учу не всех. Некоторые учат меня, – загадочно ответила Би.
Я уже собралась уходить, но она схватила мою ладонь, перевернула и внимательно осмотрела.
– Ого! – воскликнула она, вздернув подведенные карандашом брови. – Ого!
Я потянула ладонь на себя, но не стала вырывать. Мне было не по себе от прикосновений Би, но хотелось знать, что ее «ого» значит.
– Мне пора идти, – сказала я, но она проигнорировала мои слова.
– Творческую личность я где угодно распознаю. А ты у нас художница, да? Конечно же! Тебе нравится пурпур!
Би повернулась и, вцепившись в мою руку, потащила за собой. Она притащила меня к холсту, на котором только что рисовала. Свободной рукой подняла палитру и кисть со стула и указала на него:
– Сядь.
– Мне правда пора…
– А ну сядь! Этому стулу не нравится, когда отказываются от подобных приглашений.
Я села.
Би вручила мне кисть.
– Рисуй, – велела она. – Ну!
– На этом? – уставилась я на нее. – На вашей картинке?
– Картинки снимают на телефон. А это картина. Вот и рисуй.
Я продолжала таращиться на нее, и она подтолкнула мою руку к холсту.
– Давай же.
Я медленно окунула кисть в черную краску и провела ею по холсту перпендикулярно пурпуру.
– Хмм, – хмыкнула Би. – Ооо!
Меня охватило удивительное чувство, которое трудно описать словами. Словно творилось какое-то волшебство. Или моя душа воспарила. Я не знаю. Знаю только, что не смогла остановиться ни на черной линии, ни на следующем мазке, ни на деревьях, которые вырисовала с одного края холста. Что рисуя,
