Черепахи – и нет им конца

точное время.

После уроков я села в Гарольда и взвизгнула, потому что на заднем сиденье вдруг появилась Дейзи.

– Черт, ты меня напугала!

– Прости, – сказала она. – Я пряталась от Майкла. Мы с ним в одном классе на истории, а я пока не хочу со всем этим разбираться, и еще мне нужно ответить на несколько комментариев. Тяжела жизнь скромного автора фанатских рассказов. Ты заметила что-нибудь в рапорте?

Я никак не могла отдышаться после испуга. Наконец ответила:

– Похоже, они знают чуть меньше, чем мы.

– Да. Погоди-ка, Холмси. Точно. Точно! Они знают чуть меньше, чем мы!

– И что?

– Награда – за помощь в поисках Рассела Дэвиса Пикета. Может, мы и не знаем, где он находится, но у нас есть информация, которой нет у них, и она поможет напасть на след.

– Или не поможет.

– Надо позвонить. И сказать им: типа, теоретически, если бы мы знали, где находился Пикет в ночь исчезновения, сколько бы мы получили за такую информацию? Может, не все сто тысяч, но хотя бы часть?

– Давай я поговорю об этом с Дэвисом, – предложила я.

Не хотелось его предавать, пусть даже я его почти не знала.

– Держи слово, разбивай сердца, Холмси.

– Просто… Кто знает, заплатят ли нам вообще? Это же всего лишь фотография. Тебя подвезти на работу?

– Вообще-то, да.

В тот вечер, пока мы с мамой ужинали и смотрели телевизор, я все думала: что если нам и правда заплатят? У нас действительно есть ценная информация. Возможно, Дэвис возненавидит меня, узнав обо всем, но почему я должна волноваться о каком-то мальчишке из «Грустного лагеря»?

Наконец я сказала маме, что мне нужно делать домашнюю работу, и сбежала в свою комнату. Я стала снова перечитывать рапорт, на всякий случай, – вдруг пропустила что-нибудь важное, и тут мне позвонила Дейзи. Не успела я открыть рот, как она сообщила:

– У меня был весьма теоретический разговор с горячей линией. Они сказали, что платит не полиция, а фирма, поэтому им и решать, какие сведения считать ценными. А выдадут награду только после того, как найдется Пикет. Наша информация определенно важна, однако вряд ли его разыщут по одному снимку, так что, наверное, мы получим только часть денег. А если его вообще не найдут, останемся с носом. И все же это лучше, чем ничего.

– Или равно ничему, ведь поиски могут не увенчаться успехом.

– Да, но у нас же улика. Должны заплатить хоть что-то.

– Только если его найдут.

– Жулика поймают. Нам заплатят. Не пойму, что тут гадать, Холмси.

Мой телефон зажужжал.

– Пока, – сказала я и повесила трубку.

Пришло сообщение от Дэвиса: Я раньше думал, нельзя дружить с теми, кто охотится за твоими деньгами или связями.

Я начала печатать ответ, но увидела многоточие, означавшее, что Дэвис продолжает писать.

Но что если деньги – часть меня? Вдруг они – и есть я?

Через секунду он добавил: Какая разница между тем, кто ты такой, и тем, что ты имеешь? Возможно, ее не существует.

Сейчас мне уже все равно, почему я кому-то нравлюсь. Мне просто чертовски одиноко. Я знаю, что это сопли. Но так и есть.

Лежу в песчаной «ловушке» на поле для гольфа и смотрю в небо. День вышел дерьмовый. Извини за сообщения.

Я залезла под одеяло и написала: Привет!

Он: Говорил тебе, что не умею вести светские беседы. Правильно. Вот так и надо начинать разговор. Привет.

Я: Ты – не твои деньги.

Он: Тогда что я? Что такое человек?

Я: Определить, что такое «Я», – сложнее всего на свете.

Он: А если ты – это что-то, чем ты не можешь не быть?

Я: Возможно. Какое сегодня небо?

Он: Прекрасное. Огромное. Потрясающее.