шаркающего Барона, развернуть его за худые плечи и прижать к себе. Но я прекрасно знал, что тем самым только усугублю его одиночество, развеяв иллюзию о том, что он в принципе способен ответить взаимностью на проявление человеческой любви. Он не был способен на него ответить. Слишком много лет и десятилетий он провел в железной неприкосновенности.
Так, один за другим, мы дошли до камина, который являлся единственным источником света и тепла в доме, и сели на те же места, на которых сидели давным-давно, когда я оказался здесь впервые маленьким мальчиком, не верящим своему счастью. Как многое изменилось с тех пор… И тем не менее мне казалось, что теперь я ближе к тому худому сорванцу с ободранными коленками и большими мечтами, чем к элегантно-надменному юноше на амстердамской вечеринке или даже к нелюдимому подростку, воображающему себя королем на корабле в Париже. Теперь у меня были ободраны не коленки, а вся душа, а мечты были направлены не на безумные приключения и мороженое, а на еще один день, проведенный с Зоей. Но я был все тем же, кем я был в начале пути с Бароном. Или вернее, я снова им стал. Пройдя замутнение рассудка, как темный лес.
Барон потянулся к графину с карамельной жидкостью, стоящему на столике, и снял с него хрустальную затычку.
– Давайте я вам помогу, – поторопился я схватить липкое стекло.
По лицу Барона пробежало недовольство, но гордость сдалась перед телесной немощью, и он кивнул. Виски забулькало в бокал. Налив специально как можно меньше, я подал напиток Барону и скользнул глазами по слегка залитому столику с разводами и крошками. Жалость в очередной раз свела мне грудную клетку, но я проглотил ее, чтобы лишний раз не злить Барона. Я уже хотел было начать что-то говорить, но все же решил подождать, и так мы сидели довольно долгое время в тишине и слушали только шуршащий и щелкающий огонь.
– Знаешь, сегодня я долго думал о том, в какой момент допустил ошибку, – сказал наконец Барон, – и, по всей видимости, их было несколько. И за это мне стоит попросить у тебя прощения.
Я удивленно поднял на него глаза. Я ожидал чего угодно, но уж точно не извинений. На плече Барона сидела Виртуэлла и приветливо поднимала одно крыло.
– Виртуэлла! – не смог сдержать я радостной улыбки.
– Да, это Виртуэлла, и у нее все хорошо, – раздраженно скривил рот Барон. – В отличие от меня. В то время как ты шутил о том, что болен…
– Я не шутил, я…
– Не перебивай меня! – сверкнул Барон водянистыми глазами. – В это время я был болен по-настоящему. Что значит был? И есть. Я не жалуюсь. И я не боюсь. Испугаться в самом конце – это значит пустить все предыдущие старания коту под хвост. Но в связи с этим… С моей грядущей… В общем, я поступал менее рассудительно и разумно, чем подобало бы в данной ситуации. Во-первых, мне, конечно, не стоило ошарашивать тебя прямо у нотариуса. Свидетели в этой ситуации были лишними. Отчасти ты даже, наверное, боялся потерять лицо перед ним.
– Барон, о чем вы?! – воскликнул я, не веря своим ушам.
– Я же сказал, не перебивай! – крикнул он в ответ удивительно громко.
– Сейчас ты снова постараешься улизнуть, уходя от правды. Просто слушай! – Он нервно перевел дух. – Другая моя ошибка была, несомненно, в том, что я пытался ускорить это дело с твоей пассией.
Я уже возмущенно открыл рот, но Барон пронзил меня взглядом, как дрессировщик льва, и я решил выслушать его до конца.
– Если бы я подождал, пока все уляжется само по себе, – продолжил он, – тебе не в чем было бы обвинить меня сейчас. И я уверяю тебя, что успокоился бы ты быстро. Так же, как и с другими девицами. В этот раз увлечение затянулось, но я всегда верил в тебя и твой рассудок. А тут еще и эта болезнь свалилась… Тебе, вероятно, может показаться, что я обрадовался такому повороту событий, но отнюдь нет. Как известно, экстремальные ситуации имеют свойство сплачивать людей намертво. Если они не разбегаются сразу, конечно. Ты не убежал. Ты всегда был упертым. И тут ты решил бороться до последнего… Так что я решил просто поскорее приблизить это последнее, чтобы после него у нас с тобой было еще время. Но потом оказалось, что его нет… Я не успеваю, Адам, понимаешь? Я не могу дожидаться твоего возвращения после отходняка, так сказать. И я не мог оставить все как есть. Мне надо было внести ясность.
Кровь во мне кипела, противно пенясь в горле. Барон прекрасно видел мое полыхающее лицо и слышал мое частое дыхание, но продолжал говорить совершенно спокойно. Все остатки жалости, которую я испытывал к нему, растворились окончательно.
– Вы внесли ясность, – процедил я, сдавливая кулаки. – Предельную.
– Ты сейчас злишься, – сухо констатировал Барон. – Но пойми, это машинальный протест ребенка. А ты уже взрослый, Адам! Мы столько с тобой работа… обсуждали. Чаши твоих весов качаются туда-сюда при любом дуновении ветра, но ты должен протрезветь, Адам. Протрезветь и сделать верный выбор. Взгляни на эти чаши! Что в одной? Всё! Абсолютно всё! Все богатства мира, все возможности! А в другой? Одни мимолетные гормоны! Будь же разумным, Адам!
Но тут, как по взмаху волшебной палочки, кровь моя внезапно остыла, и по венам будто потек чистый горный ручей. Я наполнился таким спокойствием и такой уверенностью, словно впервые за долгое отчаянное плавание почувствовал под ногами твердую почву.
– Я не могу принять выбор, потому что выбора нет, – сказал я, смотря ему прямо в глаза. – Это не гормоны, и вы это так же хорошо понимаете, как и я, Барон. Вы просто боитесь признаться в этом даже самому себе. Это не гормоны. Это Зоя. И у меня нет выбора.
