– Что значит, нет выбора? – вспыхнул Барон, смел вскрикнувшую Виртуэллу с плеча и нагнулся вперед, обеими руками держась за подлокотники.
– Нет выбора?! Ты себя вообще слышишь? Кто ты? Раб?! Ты добровольно отказываешься от свободы?
– Нет, – покачал я головой. – Это и есть настоящая свобода, Барон. Потому что свобода выбора – это ограниченная свобода. Это выбор между данностями. Как в магазине. Хочу это, а может, и это. Хочу яблоко, а может, грушу? Хочу читать Диккенса, а может, Хемингуэя. Хочу Аню, а может быть, Таню? Настоящая свобода начинается там, где данностей нет. Это не выбор между «да» и «нет», это сплошное «да», потому что каждую секунду ты творишь свой путь. Помните, как я сжег блокнот со своими стихами в Париже? – кивнул я на камин. – Конечно, вы помните. Как вы можете не помнить? Так вот, Зоя, моя любовь – это то творчество, которое я не буду сжигать. Мне недостаточно выбирать книги, которые я прочитаю, если я могу писать, понимаете? И, выбирая Зою, я выбираю жизнь. Ту самую подвижную, а не статичную. Ту жизнь, которая перерастает в вечность. Да, не кривите губы, Барон. Вы сами заставили меня думать о вечности. Вы сами говорили о горе, к которой каждые сто лет прилетает птица. Я помню, какой ужас навел на меня этот образ. И только сравнительно недавно понял почему. Эта гора – это и правда вечность. Но вечность в аду. В аду, Барон. Не зря меня уже в Амстердаме посетила эта мысль. Так и есть! Вечность в аду. Одна громадная, нескончаемая данность. В то время как настоящая вечность – это ровная противоположность. Это отсутствие данностей, и с этим – отсутствие пассивного выбора. Это бесконечное движение, это бесконечное создание возможностей, и это и есть бесконечная жизнь! И я не собираюсь отказываться от нее ради выбора между данностями. Помните про степени свободы, Барон? Что вы так испуганно смотрите? Да, я прилежный ученик. Я все глотаю и потом долго перевариваю. Вы тогда говорили про несколько степеней свободы, которые нам доступны. Что мы не можем постигнуть вселенную и поэтому ограничиваемся несколькими степенями свободы. Так вот, мне недостаточно одной или даже двух степеней свободы. Я хочу максимальную свободу. Так, как вы меня учили.
Я перевел дыхание и заметил, что стою. Передо мной Барон сдвинулся к самому краю кресла и таращился на меня глазами, полными ужаса.
– Кто? – прошептал он клокочущим шепотом. – Кто тебе все это наговорил?!
– Я сам, – положил я ладонь на быстро бьющееся сердце. – Не наговорил, а просто понял. Вот так. – Я щелкнул пальцами.
– Нет! – приподнялся Барон на дрожащих коленях и ткнул в меня худым пальцем. – Это точно она! Она!! Эта ведьма!
– Вы правы, – кивнул я. – Без Зои я все так же стоял бы и смотрел в упор на стену, презирая пробегающих мимо людей.
– А теперь ты стал такой, как они! Эти тупые! Слепые черви! – взвизгнул Барон не своим голосом. – Ты отвернулся от фундамента мироздания, чтобы плыть по течению в наркотической одурманенности! То, что ты отвернулся от стены, не значит, что ее нет, дурень ты несчастный!
– Я не отвернулся от стены, – подошел я к Барону и взял его за локоть, чтобы он не упал. Барон слабо попытался вырваться, но я не отпустил его. – Вы же сами говорили о солнце, которое заходит за нее и окунает мир в темноту. Говорили же! Хоть и отказывались думать о самом этом солнце. И я тоже долгое время не думал. Стоял и смотрел на стену. А потом подошла Зоя и встала рядом. И когда она взяла меня за руку, раздался взрыв, и в стене пробило дыру. И оттуда забил свет…
– Нет! – вырвался-таки Барон и отступил от меня на шаг. – Ничто не может разрушить стену! Ничто!
– Может, – сказал я тихо. – Есть сила, которая сильнее стены. Которая сильнее всех теорий и законов на свете.
– Ты… – просипел Барон. – Ты преклоняешься перед временем! То, с чем мы так долго боролись! Оно отнимет у тебя все! Все! Ты впускаешь его в свою жизнь через широко распахнутые двери! Пожалуйста, входи и разрушай все! Ты делаешь его реальным!
– Потому что оно и реально в нашем мире, – проговорил я.
– Но не для меня! – задохнулся Барон и отступил еще на шаг назад. – Не для меня…
– И для вас тоже, – покачал я головой. – Вы бегаете от него, но оно сильнее вас.
– Как ты можешь говорить столь поверхностно и ненаучно? – с презрением плюнул Барон. – Неужели все наши разговоры о физике прошли даром?
– Нет, недаром. Но вы почему-то никогда не упоминали о квантовой физике.
Барона как током дернуло. Он хотел ответить, но только замер, немой и бледный.
– Что вы так пугаетесь? – поднял я одну бровь. – Неужто я в точку попал? Вы так боитесь квантовой физики, потому что она – та самая система максимальной свободы?
– Система максимальной свободы? – вяло переспросил Барон, мысли которого явно куда-то улетели.
– Да, – кивнул я. – Система максимальной свободы. В вашей любимой физике, если я не ошибаюсь – а я совершенно уверен, что не ошибаюсь… Так вот, в физике свобода системы определяется степенью того, насколько точно можно предсказать будущее, исходя из имеющихся данных, то есть прошлого. Чем точнее предсказание, тем менее свободна система. В квантовой механике даже атомы ведут себя непредсказуемо, так что получается, что это – система максимальной свободы.
Пока я говорил, Барон все больше надувался, как воздушный шар, а потом наконец вышел из оцепенения и взорвался.
– Я знаю, как определяется степень свободы в физике! – заорал он. – Слишком умным ты себя считаешь!
Он прекратил отступать и, наоборот, кинулся на меня, всверливая острый ноготь мне в грудь.
– А если ты такой умный и начитанный, то должен бы знать, что времени в квантовой физике нет, к слову, вообще! Вообще!!
– Его нет теоретически, в идеале, – спокойно ответил я, не отступая ни на шаг. – А в прикладной квантовой механике очень даже есть. Получается, что,
