– К психам?
– К гомосексуалистам, – уточнила я.
– Я к ним вообще не отношусь. – Он соблазнительно улыбнулся.
– Прекратите меня смешить. Вы же понимаете, о чем я.
– Ну, как я могу к ним относиться? Мне абсолютно все равно, кто, с кем и как спит. Просто я предпочитаю женщин.
– Каких?
– «Chablis» пагубно на вас влияет, мадемуазель, – проговорил Дженнаро сквозь смех. – Рыжеволосых, с большими глазами, длинными ногами и детским лицом. Они задают много вопросов, знают в оригинале лучшую речь Черчилля, говорят на пяти-шести языках и одаривают зонтами парижских бомжей.
– И часто вам такие попадаются?
– Обычно я встречаю их в самолетах, на рейсах из Женевы по пути в Лиссабон.
– Продолжение мне известно. – Я пыталась подхватить вилкой кусочек камембера, но хохот одерживал безоговорочную победу. – В Лиссабоне вы их теряете, а через несколько дней девушки пытаются утопиться на Мадейре еще до близкого знакомства с вами.
– Примерно так. Лучше расскажите, чего мне ожидать от вас завтра. Вы серьезно подошли к вопросу экскурсии?
– Да. Очень. Я буду знакомить вас с историческими личностями, покажу свои любимые места и сделаю все для того, чтобы вы полюбили Париж. План действий вас устраивает?
– Вполне. Но тогда нам лучше вернуться в отель, потому что уже четыре утра.
– Уже? Я вас очень прошу… Разбудите меня завтра. Знаете, однажды я поняла, что время – всего лишь перелет из одной точки мира в другую. Самолет еще не успел взлететь, а пилот уже объявляет посадку. Меня это очень разозлило, и я перестала носить часы. Вообще от них отказалась. Но с вами… это даже не полет. Мне кажется, что какой-то монстр жадно пожирает секунды и не хочет со мной делиться. Просто не хочет и все.
– Я позвоню вам в номер. Не переживайте. Послушайте, монстр, которого вы упомянули, – не более чем иллюзия. Пойдемте, мой солнечный друг. Хотя я бы предпочел вернуться в отель на такси.
– Ну уж нет… Пятнадцать минут прогулки по пустому Парижу монстру я не отдам.
– Faites comme vous voulez[70].
Мы вернулись в отель тогда, когда парижское небо, утомившись то ли от себя, то ли от плотности дождливых облаков, украсило город неожиданной прозрачностью. Если я, несмотря на топографический кретинизм, отправилась к предположительному лифту, то мой друг упал на диван прямо в холле и уставился на одну из картин на стене.
– Мадемуазель, идите ко мне. Я сильно устал за последние двое суток. Можно вас попросить об одолжении?
– О чем угодно…
– Закажите, пожалуйста, на рецепции чашку эспрессо.
– А можно две?
– Конечно. Уверен, что вам пойдут навстречу. А это оставьте нашему другу-рецепционисту. – Он протянул мне купюру в двадцать евро.
– А я могу угостить вас кофе?
– В другой раз.
– И монстр не украдет этот «другой раз»?
– Нет, не украдет.
Француз на рецепции с радостью приготовил нам две чашки хорошего кофе, несмотря на закрытые бар и ресторан. Не думаю, что причиной всему послужила купюра в двадцать евро – сотрудник отеля честно признался, что наша пара доставляет ему эстетическое удовольствие. И мы таки его доставляли: вместо того чтобы улечься на разные кровати парижских сьюитов, мы внимательно изучали картины на стенах и говорили о высоком.
– Знаете, в лиссабонской гостинице мне на глаза попалась девушка Дега. И немецкий турист проспорил мне хорошее вино. Но эта фламандская девочка в раме тоже неплохо смотрится…
– Вы просто идеальный искусствовед, – сотрясался от смеха мой друг, уничтожая эспрессо правильными португальско-итальянскими глотками.
– Хотя картина в вашем номере мне понравилась гораздо больше…
– В каком номере?
– В вашем с Бернардом Шоу.
– Она так запала вам в душу, что вы решили вспомнить о ней даже ранним парижским утром?
– Да, чем-то она меня сильно зацепила. Какой-то бешеной силой и энергетикой. Вы знаете, что в Париже сто семьдесят три музея?
– Какая поразительная точность.
– И четыреста семьдесят тысяч деревьев. Я люблю каждое. И восемьсот тридцать библиотек…
– …И ваш кофе сейчас окажется на моих брюках. Пойдемте, иначе вы сейчас уснете на моем плече, и мне снова придется носить вас на руках.
